К 74-летию Победы

Часы рядового

   Славному сыну Отечества, участнику Французского сопротивления, кавалеру ордена «Почётного легиона», штабс-капитану Российского Императорского экспедиционного корпуса во Франции, диакону Мурмелонского православного скита, Забайкальскому казаку Вячеславу Афанасьевичу Васильеву посвящается

   Автор

   Часть первая

   Короткая июньская ночь уходила на покой. В предрассветной мгле отчётливо вырисовывались контуры старой просёлочной дороги с движущимися по ней четырьмя упряжками 122-миллиметровых орудий образца 1910/1930 года.

   Резко щёлкают кнуты, опускаясь на спины уставших и с вечера не поенных лошадей. Сумрачны и злы лица артиллеристов – им давно уже надоела эта растерзанная, изрезанная, иссеченная тысячами колёс дорога. На передке головного орудия, то и дело поглядывая на карту, едет двадцатидвухлетний командир батареи, сибирский казак, лейтенант Науменко.

   Дорога на карте вьётся тонкой, едва различимой нитью по зелёным квадратам леса, среди которых, подобно драгоценным зёрнам изумруда, вкраплены пахотные угодья различной конфигурации. В натуре – это поля тёмно-зелёной пшеницы, которой суждено налиться и созреть, но которая так и останется стоять под косыми осенними дождями, покроется снегом и осыпется, ибо некому будет её убирать – война.

   С тревогою смотрит лейтенант на бегущую перед ним дорогу. Он знает – добежит она до безымянной лесной сторожки, обогнёт её стороной и оборвётся у такого же безымянного перекрёстка. На дальнейший путь карты у лейтенанта нет, а без карты в лесу, как без глаз – заблудишься…

   Лесная сторожка появилась из-за поворота неожиданно. Сиротливо стояла она у самой обочины дороги. Деревянные стены её, сложенные из толстых столетних брёвен, от непогоды и времени изрядно почернели, и только новые резные наличники выделялись на чёрном фоне своею голубою окраскою. Кругом стояла мёртвая тишина.

   У крыльца дома пожилая женщина доила пёструю корову. Рядом стоял крохотный, очевидно, на днях родившийся телёнок. Корова нежно облизывала его крохотную головку. Телёнок млел от материнской ласки и во все стороны крутил своим чёрненьким хвостиком с белоснежной кистью на конце. Увидев нас, женщина поднялась.

   - Иван Васильевич, гости к нам пожаловали! – прокричала она высоким красивым голосом.

   Из сеней вышел стройный старик с густой окладистой бородой. Годы серебром выбелили ему бороду, но былая богатырская сила чувствовалась в нём и поныне. Защитная гимнастёрка, давно потерявшая свой естественный первоначальный цвет, во многих местах была аккуратно заштопана и подпоясана широким офицерским ремнём. В руках у старика была винтовка времён Первой мировой войны.

   Чётким неторопливым шагом профессионального военного старик приблизился к нам, приложил руку к старенькой офицерской фуражке с тёмным пятном от снятой кокарды и представился:

   - Иван Васильевич Соломонов, местный лесник!

   - Лейтенант Науменко со своим хозяйством!

   - Вижу, сынок, всё вижу. Вижу и то, что вы о конях своих забыли. Верных друзей своих обидели. Будь моя воля, я бы тебя, лейтенант, за такое отношение к коням клинок сушить поставил! Коня на войне лучше зеницы ока беречь подобает. Сам не доешь, а коня накорми! Он тебе верой и правдой служить будет! От смерти тебя спасёт, из беды выручит!

   А двигаться дальше я вам не советую. Пожалейте себя и коней. За ночь, по всей видимости, вы на них вёст шестьдесят отмахали. В загоне у меня, защитнички, пара овец уцелела. Незачем мне их сейчас держать. Своим не отдашь – чужие съедят!

   Делать привал не входило в расчёт лейтенанта. Но выхода не было – люди, с которыми он выходил из окружения, до предела измотаны непрерывными боями, уже несколько суток ничего не ели. Последние консервы, выданные им в Замбровской артиллерийской школе, кончились шесть дней назад.

   - Хорошо, хозяин, принимаю твоё предложение. Действительно, коням и людям отдых нужен, - поговорил лейтенант, глядя на нас, своих боевых товарищей. Потом подошёл ко мне и отвёл в сторону.

   - Слушай, Юра, дневальным назначаю тебя. Опыта у тебя побольше, чем у твоих товарищей, да и наблюдательности тебе у них не занимать. – И затем тихо, еле слышно проговорил:

   - Со старика глаз не спускай. Чует моё сердце – с врагом встретились. Дай бог если с бывшим белогвардейцем. А возможно и хуже. Много всякой нечисти из щелей выползло – немцев дожидается. Сам посуди. Куда бежали белогвардейцы и контрреволюционеры от карающей руки народа? В Западную Украину и Западную Белоруссию, где и затаилась контра до поры до времени. Возьми мой наган. В случае чего – стреляй без предупреждения. А я тем временем орудия на возможных направлениях движения противника выставлю.

   Для меня, уральского казака, сына свободной Башкирии, освежевать двух овец было минутным делом. Откуда-то старик приволок пятнадцативёдерный чугунный котёл и помог мне, Юрию Ларину, обложить его сухими берёзовыми поленьями, которые мы подожгли. И вскоре неповторимый, дразнящий душу запах молодой баранины поплыл по округе.

   Старик, скажу вам откровенно, мне сразу не понравился. На все мои вопросы от отвечал нехотя, короткими, односложными фразами.

   Полной противоположностью старику была его жена Александра Николаевна, которая на пять лет была моложе своего мужа. Она-то и рассказала, что во время русско-японской войны муж её, Иван Васильевич Соломонов, командовал 16-й батареей. Батарея эта входила в состав 7-го Восточно-Сибирского стрелкового полка и состояла из 4-х крепостных орудий. За оборону Тафашинских высот штабс-капитан Соломонов был награждён орденом Станислава с мечами. В числе многих наград, полученных полковником Соломоновым в первую мировую войну, наряду с орденами Святого георгия 3-й и 4-й степени было и золотое оружие.

   Семь раз на императорских смотрах Иван Васильевич первые призы брал. Александра Николаевна бросила несколько поленьев в огонь. Пламя взметнулось вверх, золотые искорки рассыпались веером и потухли в бурлящей воде котла.

   - Познакомилась я с Иваном Васильевичем на балу у князя Ф.Ф.Юсупова, - рассказывала она.

   Речь её текла плавно, величественно, и чувствовалось по всему, что живя в лесу, она очень истосковалась по людям. И эта тоска заставила эту красивую русскую женщину рассказать мне, постороннему для неё человеку, о самых сокровенных страницах её жизни. Исповедуясь, она стремилась утешить сердце своё, отогнать, удалить от себя печаль свою, ибо знала она, что в этой жизни печаль многих погубила, а пользы от неё нет.

   - А когда была я с Иваном Васильевичем на Западном фронте, в передвижном военно-полевом хирургическом госпитале сестрой милосердия работала. Награждена Георгиевским крестом 4-й степени и двумя Георгиевскими медалями «За храбрость» - 3-й и 3-й степени.

   18 февраля 1918 года немецкая армия перешла в наступление. Революция оголила многие участки фронта. Солдаты отдельных подразделений, а иногда и целые части, не дождавшись распоряжений о демобилизации, снимались с позиций и с оружием в руках уходили домой.

   Через два часа после начала наступления внешний враг захватил Двинск и устремился в сторону Петрограда, до которого было около двухсот вёрст. Иван Васильевич находился тогда под Ревелем. Из разрозненной, деморализованной толпы, различных родов войск, ему удалось сколотить боеспособный полк, который на несколько часов смог приостановить наступление врага. На помощь подошли матросы и казаки. 24 февраля во время штыковой атаки Иван Васильевич был ранен и отправлен в тыл. А 25 февраля немцы захватили Ревель. И началися мои скитания по госпиталям. А потом Гражданская началась.

   С Германией Ленин подписал мирный договор, сорвав планы Троцкого, Соединённых Штатов Америки и Англии по уничтожению России. Этим Ленин, по мнению Ивана Васильевича, подписал себе смертный приговор. И он оказался прав.

   Я хотела во Францию уехать – там у меня родственники и по сей день живут. Да не смогла. И Иван Васильевич заартачился. Я, мол, русский офицер, в России родился, здесь и умирать буду. После госпиталя отправили его на Царицынский фронт.

   Виталий Иванович Сулима,

   Сибирский казак

   Продолжение следует