О чем поведали старые фотографии.

   Мужество есть великое свойство души; народ, им отмеченный, должен гордиться собой.

   - Н.М. Карамзин -

   Между пятиэтажными домами и дворцом железнодорожников, вблизи станции Курган, расположилась несанкционированная властями “толкучка”. Здесь местные пенсионеры распродают по бросовым ценам приобретенные еще при советской власти вещи. Много здесь одежды и обуви, старых книг, и отсвечивающих “золотом” бижутерии модной в средине прошлого века, старинных альбомов с фотографиями царских времен и периода Великой Отечественной войны. Спешат старики распродать все более ценное – не возьмешь же все с собой в могилу.

   Среди древних старух, я встретил залетного гостя, торгующего фотографиями военного времени и немецкими наградами отличной сохранности. Я заинтересовался альбомом в кожаном переплете. Судя по фотографиям, альбом принадлежал танкисту Константину Самохину, который во время войны воевал в первой гвардейской танковой бригаде. Это о нем Михаил Ефимович Катуков /1900-1976/ сказал: “Самохин – это незаурядная личность, которая себя еще покажет.”

   Хозяин альбома, который назвал себя Ароном Марвихером, о Самохине сказал, что “это донской казак, родом откуда-то из-под Сталинграда”. Боевое крещение, если судить по фотографиям, принял в борьбе с бело-финнами в 1939-40 годах. На фотографии, имеющейся в альбоме, он снят рядом со средним танком Т-28 с медалью “За отвагу” на груди. На другой фотографии, сделанной под Орлом в июльские дни 1941 года, Самохин сфотографирован на фоне разбитых немецких танков – его танковая рота сожгла 42 фашистских танка. Рядом с медалью “За отвагу” на его груди сияет орден Ленина и Красной Звезды.

   - Я чистокровный еврей, - сказал Марвихер, - но я русский националист и патриот по духу, даже больше, чем сами русские, и я ненавижу своих братьев по крови, которые заявляют, что “где есть разум, там нет места национализму или патриотизму, ибо это варианты глупости”. /Кришнамурти/

   Без национализма и патриотизма любое государство погибнет. Каждая фотография – это частица нашей истории, пробуждающая в человеке чувство патриотизма. В этом альбоме 200 фотографий, и кто изображен на них, я знаю. Два года я работал с этим альбомом. Многие герои снимков отмечены в газете Западного фронта “Красноармейская правда”. “Возьми вот эту газету”, - и хозяин альбома протянул мне “Красноармейскую правду” от 22 января 1942 года с песней “Звени, наша песня, звени голосисто, зови, боевая, вперед!”, посвященная Герою Советского Союза Ивану Тимофеевичу Любушкину, уральскому казаку. Слова Песни привожу дословно:

   Звени, наша песня, звени голосисто,

   Зови, боевая, вперед.

   Пускай об отваге героя-танкиста

   Узнает советский народ.

   Пусть знает страна, как бесстрашны орлята,

   Которых взрастил комсомол.

   Как с жаждою мести и с жаждой расплаты

   В сражение Любушкин шел.

   Родная бригада лавиною грозной

   В атаку рванулась броском.

   И Любушкин двинул свой танк краснозвездный

   На танки с паучьим крестом.

   Их гневно давил он, их твердо сметал он.

   Снарядом уральским крушил.

   Лежали пылающей грудой металла

   Тринадцать немецких машин.

   Тринадцать костров пламенели во мраке,

   Тринадцать зловещих могил.

   О Родине Любушкин помнил в атаке,

   О ранах своих позабыл.

   Любовь всенародная – смелым награда,

   Бойцов согревает она.

   И стала гвардейской родная бригада,

   И славит гвардейцев страна.

   Он снова идет в атакующем строе

   Навстречу свинцу и огню.

   И снова горячее сердце героя

   Стучится в стальную броню.

   Звезда золотая горит и сверкает,

   На подвиг зовет смельчаков.

   Дорогу на запад храбрец устилает

   Телами заклятых врагов.

   Звени, наша песня, звени голосисто,

   Зови, боевая, вперед!

   Пусть славит страна молодого таксиста,

   Героя пусть славит народ.

   С обратной стороны большой фотографии, на которой сфотографированы наводчик орудия И.Т. Любушкин и капитан А.Ф. Бурда, пляшущие на роздыхе, а аккомпанирует им танкист А.К. Гурьев, - лучший в бригаде баянист, рукою Ивана Тимофеевича Любушкина написано:

   “6 октября 1941 года мой экипаж под деревней Первый Воин, с ее левого фланга вели дуэль с танкистами Гудериана. Пока механик-водитель Федоров вел машину до назначенной нам точки засады, в ее башню попал фашистский снаряд, но броню не пробил. Место для засады командование выбрало удачно – нам видно все, а врагу нас не видно. Вскоре показались немецкие танки. Я сам уселся у пушки. Остальные члены экипажа подавали снаряды. Немецкие снаряды стучали по нашей броне, но я продолжал стрелять. Зажег один танк, затем второй, третий. Ударил в четвертый, но он не горит. Вижу, как из него выскакивают члены экипажа. Послал осколочно-фугасный снаряд – добил. Потом еще сжег семь танков. В это время какой-то фашист изловчился и послал свой снаряд в борт танка. Этот снаряд пробил броню танка и разорвался внутри него. Экипаж ослепило. Дышать стало нечем. Осколком снаряда радисту-пулеметчику Дуванову оторвало ногу, механика-водителя Федорова оглушило. Я продолжаю вести огонь – сжег еще одну вражескую машину.

   Кричу Федорову, - он уже пришел в себя: “Заводи мотор!”. Федоров нажал на кнопку стартера – мотор взревел, но скорости, кроме задней, не включаются. Двинулись задним ходом, укрылись за нашим тяжелым, сгоревшим еще в первые месяцы войны тяжелым танком “КВ”. Там перевязали Дувалову ногу и выбросили из танка стреляные орудийные гильзы. Нам необходимо было выйти из боя и произвести ремонт танка. Тут я увидел в кустах укрытые немецкие танки, которые вели огонь. И хотя в машине был разбит основной прицел, я воспользовался вспомогательным. Кричу ребятам: “Даешь снаряды”, - и начал бить гадов. Немцы открыли огонь по моему танку. Один снаряд ударил по башне, от нее отлетел кусок металла и ударил меня по правой ноге. Нога онемела. Подумал, что ноги нет. Пощупал – крови нет, нога на месте. Отставил ее в сторону руками. Стал стрелять левой ногой. Неудобно. Тогда начал сгибаться и нажимать на спуск орудия правой рукой. Так лучше, но очень неудобно. Поджег еще один танк врага, а затем задним ходом вышел из боя. Сдал раненного санитарам, а нога моя сама пришла в чувство. Машину за два часа отремонтировали”.

   Вскоре Иван Тимофеевич Любушкин узнал, что его “за бой под деревней Первый Воин наградили Звездой Героя Советского Союза”. Первым ему об этом сообщил Александр Федорович Бурда – донской казак из шахты имени Ленина Луганской области, родившийся в небольшом городке Ровеньки. На очередной фотографии – командир танка Герой Советского Союза И.Т. Любушкин получает документацию на новую боевую машину Танк Т-34. О последнем бое Любушкина мне рассказал бывший комиссар I-ого батальона Загудаев, мужественно прошедший весь боевой путь войны, проживающий в Москве. Сейчас он полковник в отставке, награжденный двумя орденами Ленина, двум орденами Красного Знамени, орденами Отечественной войны 1-ой и 2-ой степени, двумя орденами Красной Звезды и множественными медалями.

   “Жестокий встречный бой провели гвардейцы в районе Опытного поля 30 июня 1942 года. Бой был внезапный, неожиданный. Развертываться из походной колонны в боевой порядок батальону Александра Бурды пришлось под огнем противника. Сверху гвардейцев атаковала авиация, в лоб шли танки, сбоку, из-за железной дороги, вдоль которой двигался батальон, били немецкие пушки.

   В этом столкновении погиб один из лучших танкистов, Герой Советского Союза Иван Любушкин. Прямой наводкой он уничтожил пушку врага и в этот момент в башню его “тридцатьчетверки” угодила немецкая бомба. Любушкин и его башенный стрелок Литвиненко были убиты наповал, стрелок-радист Егоров тяжело ранен и только механик-водитель Сафонов остался невредим. Он успел выскочить из охваченной пламенем машины. Танк Любушкина горел на наших глазах до захода солнца и ничего мы сделать не могли. Так погибли казаки-танкисты из экипажа Любушкина. В боях за Опытное поле батальон Бурды уничтожил 30 июня два фашистских танка и восемь орудий, а 1-го июля еще 3 танка, 18 орудий, 10 автомобилей с боеприпасами и 250 человек пехоты. Гитлеровцы были выбиты из Опытного поля. Корпусу Катукова было приказано перейти к обороне.

   Вернемся вновь к альбому. Вот фотография танкового экипажа Александра Федоровича Бурды. Слева направо: Боровик, Бурда, Стороженко, Логвиненко – все как один сыны великого Дона. Вот другая фотография: Александр Бурда с комиссаром своего подразделения Фролом Столярчуком.

   Февраль 1942 года. А.Ф. Бурда уже гвардии майор. Он командует танковым батальоном. Перед строем танкистов он оглашает боевой приказ.

   Осень 1942 года. Гвардии майор Бурда командует танковым полком. Он стоит с группой офицеров, у полкового знамени. Вот снимок, сделанный А.Ф. Бурдой в 1943 году перед началом Курской битвы. Командир танковой бригады стоит у своего танка Т-34.

   А вот последняя фотография, на которую нельзя смотреть без содрогания: боевые друзья хоронят сына Великого Дона, донского казака – командира танковой бригады, выдающегося танкиста Великой Отечественной, гвардейца Александра Федоровича Бурду. К фотографии приложено краткое описание боевого пути бригады под руководством Бурды в январе 1944, написанное старшиной А.Ф. Оверченко:

   - К рассвету 1944 года прославленная 64-я гвардейская танковая бригада, которой командовал подполковник А.Ф. Бурда, вышла маршем в Оратов, находящийся в 35-и километрах восточнее Липовца. Передышки не было. К одиннадцати часам дня командование бригады получило сообщение, что противник силами до шестнадцати танков наступает на Монастырище, на Цибулев и уже сходу занял Зарубенцы и Шарнипиль. /19 января 1944 г./

   Напряжение борьбы с каждым часом нарастало, и каждая деревня, каждый холм на холмисто-волнистых равнинах Праводнепровья становился объектом жесточайшей маневренной борьбы. Каждый километр освобожденной украинской земли был обильно пропитан солдатской кровью. Моторы боевых машин перегревались, но к пяти часам дня мы успешно дошли до северной окраины Дибулева форсированным маршем, преодолев пятьдесят километров. Через час поступило задание: нанести контрудар на Зарубенцы – Шарнипиль. Мощным, лихим ударом немцев выбили из населенных пунктов: гитлеровцы не ожидали встретить здесь гвардейцев Бурды и в панике бежали. Утром 20-го января обстановка меняется: продолжая наступление, бригада ввязалась в жестокий танковый бой на подступах к Владиславчику и Княжикам. Мы уничтожили восемь танков, в том числе три “тигра”, пять самоходных орудий, двадцать пушек, пятьдесят пять бронетранспортеров, но и сами понесли тяжелые потери – в строю осталось восемь исправных танка. В этот день мы похоронили тридцать шесть своих товарищей и пятьдесят двоих отправили в госпиталь. Оставшиеся в строю танки с большим трудом удерживают захваченные Княжики, отражая очередные атаки гитлеровцев.

   Двадцать второго января бригада, насчитывающая в строю вместе с кое-как восстановленными машинами двенадцать танков, передала свой участок обороны мотострелковой части и перешла в район Ивахны. Задача та же – атаковать противника в районе Цибулев – Зарубенцы, вступив в бой с той же 16-й немецкий танковой дивизией. Бои шли с переменным успехом. Неравенство сил давало о себе знать все сильнее и сильнее. Двадцать пятого января немцы бросили в бой свои резервы и для нас, танкистов Бурды, наступил трагический момент – ценою больших потерь мы еле удерживали район Цибулево.

   У капитана Федоренко положение было лучше. Со своим батальоном он дрался в самом Цибулево. Свои танки он расположил в засаде, предварительно закопав их в землю. На танкоопасных направлениях он разместил бронебойщиков, многих десантников вооружил немецкими ручными противотанковыми гранатометами одноразового применения, поступившими на вооружение немецкой армии с 1943 года /фаустопатронами/, найденных на оружейном складе врага в самом селе. Немцы несколько раз пытались уничтожить батальон Федоренко, но каждая их атака захлебывалась. И поняли фашисты, что Цибулево им не взять. Не помогли летающие в небе без счета “хейнкели-111”, “Ю-88”, ни “мессершмитты”.

   Драться танкистам Бурды было тяжело – несколько “Т-34” сгорели вместе со своими экипажами. Нужно было бы отступить, но из штаба корпуса приказ: “Не отходить ни на шаг!”. “Есть ни на шаг!”, - ответил Бурда. Каждый из нас понимал, что если отойдем, батальону Федоренко будет худо. Штаб бригады находился в деревне Ивахны. Рядом с селом никудышная речка течет, берега заболоченные, танкам не пройти. Через речку три моста переброшены – саперы их для танков построили. Надо их защищать. После очередной попытки взять Цибулево – немцы окончательно поняли, что его им не взять. И тогда они направляют свои “тигры” и “фердинанты” в обиход деревни в направлении на Ивахны. Они открыли огонь по деревне Ивахны прямой наводкой. Отразить вражеские танки нечем. Получаем запоздалый приказ – на отвод штаба в Лукашевку. Возникает паника. Только Бурда сохраняет спокойствие.

   - Выводите колесные машины на Лукашевку, - отдает он приказ начальнику штаба подполковнику Лебедеву. – Взвод комендантской службы и регулировщик ко мне. Я своей “тридцатьчетверкой” прикрою отход”.

   Командиром танка “Т-34” у Бурды был гвардии лейтенант терский казак Самородов, лихой, боевой танкист. Начальник штаба говорит: “Может быть один Самородов прикроет!”. Александр Федорович как отрежет: “Выполняйте приказание. Я не привык повторять дважды приказание, кроме того мы вместе воевали с Самородовым и как казаки вместе и умирать будем!”

   - Ушли уже все колесные машины, - писал в своем приложении к фотографии старшина А.Ф. Оверченко. Танк комбрига остался последним. Рядом с ним комендантский взвод, нас горсточка осталась. “Тигры” уже рядом. Александр Федорович нам скомандовал: “На броню!” А сам вскочил в танк, развернул башню назад, чтобы бить сходу по танкам противника. Взревел мотор и мы пошли. Я в тот момент на часы почему-то глянул. Было четырнадцать часов. Идем, комбриг самолично маневрирует, ведет огонь из-за укрытий, бьет по немецким танкам. Подкалиберные снаряды поджигают два немецких танка. Остальные идут с опаской, наверное, опасаются попасть в засаду. Но огонь ведут сильный. Нам на бороне страшно, осколки так и сыплются. Ранен один солдат, затем второй, третий. Казак Лысков говорит мне: “Андрей Филиппович, я раненый”. Я ему говорю: “Потерпи, Петя, скоро от немцев оторвемся”. Он затих. Вдруг другой боец, Витер: “Андрей Филиппович, я тоже раненый…” – Держись, Ваня, еще минуточку…”

   Только я это сказал, как ударит тяжелый снаряд по танку. За ним сразу второй, третий… Мы, как горох, на землю. Как живы остались, не знаю. Танк зашатался, встал. Немцы – метрах в восьмистах. Вдруг люк открывается, старший лейтенант Самородов кричит: “Осерченко, ко мне! Комбриг ранен..” Мы к танку… А Александр Федорович сам из люка тянется. Бледный, в лице ни кровинки, руками за живот держится, а там – красно. Перевалился через борт и упал, запрокинув руки…”

   - Я с маху к нему, - писал старшина. Он мне командует: “Снимите ремень… Расстегните… Осторожно. Не видите – здесь мои кишки…” Я похолодел: сквозное ранение в живот. И осколок громадный тут же запутался в шерстяной фуфайке… А пули, снаряды свистят – нет мочи.

   А комбриг говорит: “Я жив не буду, но вы несите. Нельзя допускать, чтобы труп комбрига немцам достался…”.

   Сначала я нес комбрига один, затем понесли вчетвером. Спустились в ров. И тут настали самые решительные минуты для его и нашей жизни… Метров двадцать пронесли – тут отлогий выход из рва. Но дальше идти нельзя: пулеметный обстрел, смерть ежеминутно – не своя, так чужая… Тут нас осталось с Александром Федоровичем трое – старшина Абдул Хасанов, старшина Власенко, между прочим, сибирский казак и я. Несколько уцелевших бойцов из взвода комендантской службы уходили, отстреливаясь к Лукашовке. Снаряды рвались все время поблизости, а пули по снегу поднимали фонтанчики. Бурда повернул голову: “Уходите!”. Показал себе на висок и тихо так говорит: “Дай мне…”.

   - Вы будете живы, вылечат – отвечаю. Он нахмурился: “Дурак ты, брат. Разве такие живут! Вот же мои кишки… Я предчувствовал, что сегодня меня убьют… Дай пистолет!” Я ему говорю: “Никак нет, товарищ комбриг, мы казаки и обязательно что-нибудь придумаем”. А что тут придумаешь? Мы уже и так решили: погибать, так вместе с комбригом, но честь свою казачью не уроним…

   И тут, когда мы решили, что будем погибать вместе, неожиданно пришло спасение. Я увидел, что в двухстах метрах идут два наших танка из 40-й гвардейской бригады. Моментально сбрасываю шинель и фуфайку, и что есть силы бегу им наперерез. Пулеметные пули ложатся у самых ног. Бегу – будь что будет! Один танк проскочил, меня не заметил, а второй я перехватил. Бросился на люк водителя – кричу во все горло: “Давай к оврагу, там Бурда помирает, спасти надо”. Услышал водитель, это был Самойлов, доложил своему командиру. Развернули машину, полным ходом к овражку. Я соскочил с танка к Александру Федоровичу. Он еще живой. Услышал, как танк ревет, вздрогнул и улыбнулся. Положили его на броню, прикрыли своими телами, тронулись. Проскочили метров триста – вдруг удар, прямое попадание снаряда. Мотор заглох. Но к счастью удар был не сильный, машина цела. Самойлов запускает мотор. Полный ход вперед, и скоро мы вышли их зоны обстрела. Но тут налетели “юнкерсы”, бомбят дорогу. Укрылись в балке. Комбриг опять потерял сознание. Выехали на дорогу, он открыл глаза: “Скоро?” – “Скоро, уж увидим Лукашовку”. Приехали, разыскали санчасть, внесли... Он пока жив… Положили на операционный стол, он минуту еще дышал. Женщина-врач взяла руку Бурды. Вдруг говорит: “Пульса нет…”. А он уже мертвый.

   Похоронили его в городе Ружин Винницкой области. Офицеры стояли и плакали. Член военного совета, генерал-майор танковых войск Николай Кириллович Попель произнес прощальную речь, в которой он подчеркнул, что Александр Федорович Бурда из простого шахтера и казака вырос до большого, храброго и талантливого командира Красной Армии. Память об Александре Федоровиче мы, россияне, должны хранить вечно. На могиле комбрига памятник из гильз и тяжелых бронебойных снарядов поставили и надпись выгравировали: “Здесь похоронен А.Ф. Бурда. 1911-1944”. И улицу в Ружине назвали: “Имени комбрига А.Ф. Бурды”…

   А на следующее утро 1-я гвардейская танковая армия генерал-лейтенанта танковых войск Михаила Ефимовича Катукова пошла в наступление.

   Я просмотрел альбом до конца и только тогда понял, что за годы войны у него было несколько владельцев. Возможно, и Александр Федорович Бурда был одним из них. Но одно было несомненным – в моих руках была летопись сражений танковый бригады А.Ф. Бурды.

   - Уважаемый, сколько вы просите за свой альбом?, - спросил я еврея.

   - Двадцать пять тысяч. И хозяин альбом пустился рассказывать о достоинствах его. – Это редчайшая ведь, документ эпохи. При помощи этого альбома я всегда нахожу общий язык с русскими людьми и молодежью. Не будь этого альбома ты подошел ко мне? Нет, конечно. Барыга тяжело вздохнул и продолжил:

   - Сейчас жидовствующие кричат, мол, в России нет будущего. Я чистокровный еврей утверждаю: будущее у России есть и оно в руках вашей молодежи и казачества. Альбом рассказывает людям о тяжелых армейских буднях, о героях, ушедших в мир иной, отдавших свои жизни за свободу и независимость своей Родины. Эти люди национальная гордость России, ее прошлое и будущее. Историческое значение каждого русского великого человека измеряется его заслугами родине, его человеческое достоинство – силою его патриотизма. Танкисты, изображенные на фотографиях этого альбома служили Родине, а Родина – это прежде всего народ. Внуки танкистов служат народу, - защищая целостность границ и независимость России на Кавказе.

   - Прошу вас сказать мне, за сколько тысяч вы отдадите мне этот альбом?, - оборвал я речь представителя богоизбранного народа.

   - Альбом этот я купил во Львове у одной ветхой старушки, вместе с парадной формой и наградами ее мужа танкиста. Отдал я за все 300 долларов. Ах, боже ты мой, - запричитал мой собеседник. Щоб мине убили если я хочь слово неправды скажу. А сказать мне есть что – из Львова я еле унес ноги. Не пойму, откуда за тридцать последних лет появилось столько нечисти, в каких схронах она пряталась, и откуда у нее столько злости на нашу страну с гордым именем Россия.

   С этим альбомом я успешно отбиваюсь от врагов внутренних, продающих наши национальные интересы. Я веду с врагами Отечества встречный, наступательный бой, и нет у меня с врагами никаких компромиссов, и не будет, ибо предают они интересы России.

   Не скрываю: я покупаю иконы, награды всех времен и народов, военную форму 1-й и 2-й мировых войн, старинное оружие, монеты. Редкие экспонаты я продаю музеям, рядовые – коллекционерам – должен же я оправдывать свои разъезды по стране. Я всегда боюсь одного, чтобы за экспонат, который я решил отдать в музей, пришедший ко мне человек, не предложил мне больше денег, чем я назначил. Как поведу себя я – не знаю. Предки мои были маравихерами, и многое у меня закрепилось на генетическом уровне. Теперь хочу ответить на твой главный вопрос: “За сколько тысяч я продам свой альбом?”. Отвечаю: альбому этому в руках грамотного, знающего, культурного человека нет цены. Он отражает целую эпоху. На некоторых фотографиях бурые пятна – это человеческая кровь. Цена этой фотографии – цена человеческой жизни. По этой причине продавать ее нельзя. Фотоальбом я отдам достойному человеку, который изучает историю ВОВ по воспоминаниях участников войны, по их дневникам и фотографиям. Такого человека я отыскал в Москве, который с чистой совестью сказал мне: “Россия – это моя Родина и защищать ее мне!”.

   А несанкционированный вещевой рынок шумел, жил своей тайной жизнью и продавалось на нем все то, что имело какую-нибудь материальную ценность. Престарелые пенсионеры спешили при жизни распродать все то, чем они дорожили в молодости – ничего не возьмешь с собой в могилу.

   Рассказ написал Войсковой старшина Курганского отдела Сибирского казачьего войска Виталий Иванович Сулима, Международная ассоциация журналистов казачества.

   г. Курган

   22.12.2013 г.