Левый антикоммунизм

Чистый социализм и осажденный социализм

По мнению некоторых американских левых драматические изменения в Восточной Европе не являются поражением социализма, потому что социализм никогда не существовал в этих странах. Они говорят, что коммунистические государства предлагали ничего кроме бюрократического, однопартийного "госкапитализма" или что-то в этом роде. Будем ли мы называть бывшие коммунистические страны "социалистическими" это дело определений. Достаточно сказать, что они представляли из себя нечто отличное от того, что существовало в мире ориентированной на прибыль системы капитализма. И сами капиталисты признали это без промедления.

Первое. В коммунистических странах было меньше экономического неравенства, чем при капитализме. Привилегии, которыми обладали партийные и правительственные элиты были скромными по сравнению с западными. То же можно сказать и об их личных доходах и стиле жизни. Советские лидеры, вроде Юрия Андропова и Леонида Брежнева, жили не в роскошных особняках типа Белого дома, а в сравнительно больших квартирах в многоквартирных домах недалеко от Кремля, отведенных для лидеров правительства. В их распоряжении были лимузины (как и у большинства глав государств) и доступ к большим правительственным дачам, где они принимали иностранных гостей. Но у них не было ничего подобного огромному личному богатству, которым обладает большинство глав США.

"Роскошь", которой наслаждались партийные лидеры ГДР, и о которой так много писалось в прессе США, состояла из 725 долларов в год в твердой валюте и жилье в закрытом комплексе на окраине Берлина, в котором были сауна, закрытый бассейн и спортивный зал, которыми пользовались все жители этого комплекса. Они также имели возможность делать покупки в магазинах, где продавались западные продукты, вроде бананов, джинс и японской электроники. Американская пресса никогда не отмечала, что рядовые граждане ГДР тоже пользовались общественными бассейнами и спортзалами, могли купить джинсы и электронику (хотя обычно и не импортную). И эта пресса никогда не проводила сравнений между "роскошью", в которой жили руководители ГДР и действительно роскошным образом жизни западной плутократии.

Во-вторых, в коммунистических странах производительные силы не были организованы для получения капиталистической прибыли и частного обогащения; общественная собственность на средства производства заменяла частную собственность. Частные лица не могли нанимать других людей и наживать огромные состояния за счет их труда. Повторю: по сравнению с западными стандартами разница в доходах и сбережениях в целом была небольшой. Между нижней и высшей категорией работавших она составляла приблизительно 1 к 5. В США разница в годовых доходах группой мультимиллиардеров и работающими бедняками составляет 10 000 к 1.

В-третьих, приоритет отдавался социальному обеспечению. Хотя жизнь под коммунизмом оставляла желать лучшего и качество этого обеспечения была часто посредственным, коммунистические страны гарантировали своим гражданам некоторый минимальный уровень экономического выживания и безопасности, включая гарантии образования, трудоустройства, жилья и медицинского обслуживания.

В-четвертых, коммунистические страны не преследовали целей проникновения своего капитала в чужие страны. Так как погоня за прибылью не была их движущей силой и им не приходилось постоянно искать возможности для новых инвестиций капитала, они не экспроприировали земли, рабочую силу, рынки и природные ресурсы более слабых наций. Иначе говоря, они не практиковали экономический империализм. Советский Союз вел торговлю и предоставлял программы экономической помощи на условиях, которые в целом были выгодны нациям Восточной Европы, Монголии, Кубы и Индии.

Все вышесказанное было в той или иной степени организующими принципами каждой коммунистической системы. Ни один из них не может быть приложен к капиталистическим странам как Гондурас, Гватемала, Таиланд, Южная Корея, Чили, Заир, Индонезия, Германия или США.

Но настоящий социализм, утверждают критики, находился бы под контролем самих рабочих через их прямое участие в управлении, вместо того, чтобы управляться ленинистами, сталинистами, кастроитами или другими злонамеренными, властолюбивыми, бюрократическими кликами негодяев, которые предают революции. К сожалению, эта точка зрения "чистого социализма" является неисторической и поэтому не может быть опровергнута; ее нельзя проверить действительной историей. Этот подход сравнивает идеал с несовершенной действительностью, и действительность естественно проигрывает.

"Чистые социалисты" воображают, каким будет социализм в мире, несравнимо лучшем, чем существующий. В мире, где будут не нужны ни мощные государственные структуры, ни силы безопасности, которых они требуют, где не надо будет экспроприировать ни частицы произведенной рабочими стоимости, чтобы реконструировать общество и защитить его от вторжения и внутреннего саботажа.

Идеологические предвидения "чистых социалистов" остаются не запачканными практикой. Они не объясняют, как будут организованы многообразные функции революционного общества, как будут отбиты атаки извне и саботаж внутри, как избежать появления бюрократии, как распределить скудные ресурсы, как уладить политические разногласия, решить, что будет приоритетом, и как организовать производство и распределение. Вместо этого, они предлагают туманные заявления о том, как рабочие сами будут напрямую владеть и управлять средствами производства, и как они найдут свои собственные решения в процессе творческой борьбы. Неудивительно поэтому, что "чистые социалисты" поддерживают любую революцию… кроме тех, которые победили.

"Чистые социалисты" пропагандируют видение нового общества, которое создаст и будет создано новыми людьми, общество, настолько преобразованное в своих основаниях, что в нем не будет существовать почвы для злодеяний, для коррупции и преступном использовании власти. В нем не будет бюрократии и эгоистических клик, не будет безжалостных конфликтов и трудных, несущих боль решений. И когда действительность оказывается отличной от этих идеалов и более упрямой, некоторые левые начинают осуждать эту действительность и объявляют, что та или другая революция "предала" их.

"Чистые социалисты" видят социализм как идеал, который был опорочен продажностью, лживостью и властолюбием коммунистов. "Чистые социалисты" отвергают советскую модель, но предлагают мало свидетельств, что были возможны другие пути, что другие модели социализма, созданные не воображением, а историческим опытом – могли бы выжить и работали бы лучше. Был ли возможен в тех исторических обстоятельствах открытый, плюралистичный, демократический социализм? Исторические свидетельства указывают на то, что нет. Пишет политический философ Карл Шамес: "Откуда левые критики могут знать, что фундаментальной проблемой была "природа" правящих ^{революционных} партий, а скажем, не глобальная концентрация капитала, повсюду уничтожающая все независимые экономики и национальный суверенитет? И в той мере, в какой это было так, откуда взялась эта "природа"? Существовала ли она отдельно, в изоляции от самого общества, от общественных отношений, влияющих на нее? … Можно найти тысячи примеров, когда централизация власти была необходимым выбором для того, чтобы обеспечить и защитить социалистические отношения. По моим наблюдениям ^{существующих коммунистических обществ}, позитивное "социализма" и негативное "бюрократии, авторитарности и тирании" взаимопереплетено практически во всех сферах жизни."

Чистые социалисты регулярно винят саму Левую за каждое поражение, которое она терпит. Их арсенал объяснений бесконечно разнообразен. То мы слышим, что революционная борьба потерпела поражение, потому что ее лидеры ждали слишком долго или действовали поспешно, то, что они слишком нетерпеливы, слишком упрямы или слишком неустойчивы. Мы слышим, что революционные лидеры склонны к компромиссу или к авантюризму, к бюрократизму или оппортунизму, что они слишком жестко организованны или слабо организованны, недемократичны или не способны обеспечить сильное руководство. Но всегда эти лидеры терпят поражение, потому что они не положились на "прямое действие" самих рабочих, которые, видимо, способны выстоять и победить перед лицом любых трудностей, если только они будут под руководством, которое может обеспечить группка самих этих левых критиков. К сожалению, эти критики кажутся неспособными применить свой революционный гений и создать успешное революционное движение в своих собственных странах.

Тонни Фебо поставил под сомнение этот синдром чистых социалистов под названием «виновато руководство». "Думается, что когда люди столь способные, разные, преданные и героические, как Ленин, Мао, Фидель Кастро, Даниэль Ортега, Хо Ши Мин и Роберт Мугабе – и миллионы героических людей, следовавших за ними сражавшихся под их руководством-все кончают более менее одним и тем же, то это значит, что причина этому кроется в чем-то большем, чем в том, кто вынес то или иное решение и на каком собрании. Или даже в какого размера дома они вернулись отдыхать после этого… Эти лидеры не жили в вакууме. Они находились в водовороте. И сила этого водоворота, втягивавшая и крутившая их, крутит и калечит нашу планету уже более, чем 900 лет. Возлагать за это вину на ту или эту теорию, на того или иного лидера является примитивной подменой анализа, к которому призывает Марксизм."

Надо сказать, что чистые социалисты не всегда лишены конкретного плана действий. После того, как сандинисты свергли диктатуру Сомозы в Никарагуа, одна ультралевая группа в этой стране призвала к прямому рабочему управлению предприятиями. Вооруженные рабочие должны были взять в свои руки управление производством, но без получения тех благ и привилегий, которые были у менеджеров, государственных планировщиков, бюрократов и профессиональных военных. Последовав этому призыву, революция в Никарагуа не продержалась бы и двух месяцев под напором опустошавшей страну контрреволюции, за спиной которой стояли США. Революция не смогла бы мобилизовать достаточно ресурсов, чтобы выставить армию, обеспечить безопасность от внутренних врагов, проводить и координировать экономические программы и социальные службы в национальном масштабе.

Децентрализация или выживание

Для выживания народной революции она должна захватить государственную власть и использовать ее для того, чтобы 1) сломить сопротивление класса, владеющего институтами и ресурсами общества, и 2) отбить атаки реакции, которые неизбежны. Внутренние и внешние угрозы революции делают необходимой централизацию государственной власти, которую никто особенно не любил и не любит, ни в Советской России 1917, ни в сандинистской Никарагуа в 1980.

Энгельс предлагает удачное описание восстания 1872-73 гг. В Испании, когда анархисты захватили власть в муниципалитетах по всей стране. Поначалу ситуация выглядела многообещающей. Король отрекся от престола, и буржуазное правительство могло собрать лишь несколько тысяч плохо обученных солдат. И тем не менее это разношерстное воинство победило, потому что имело дело с исключительно провинциально раздробленным восстанием. "Каждый город провозгласил себя суверенным кантоном и сформировал революционный комитет (хунту)" – писал Энгельс. "Каждый город действовал сам по себе, заявляя, что важным было не сотрудничество с другими городами, а отделение от них, таким образом исключая возможность совместной атаки ^{против сил буржуазии".} В результате, причиной поражения стала "фрагментация и изоляция революционных сил, которые позволили правительственным войскам раздавить одно восстание за другим".

Децентрализованная провинциальная автономия является могилой восстания, и это одна из причин того, почему никогда не было ни одной анархо-синдикалистской революции. В идеале, было бы замечательно иметь только местное рабочее самоуправление, с минимальной бюрократией, полицией и армией. Таким наверное было бы развитие социализма, если бы социализму было позволено развиваться без препятствий со стороны контрреволюционных атак и подрывной деятельности.

Можно вспомнить, как в 1918-21 четырнадцать капиталистических держав, включая США, вторглись в Советскую Россию в кровопролитной, но неудавшейся попытке свергнуть революционное большевистское правительство. Годы иностранной интервенции и гражданской значили очень много для усиления оборонческой психологии большевиков с ее требованиями строгой партийной дисциплины и репрессивной тайной полиции. Так в мае 1921, тот самый Ленин, который раньше поощрял внутрипартийную демократию и выступал против Троцкого, ( 1 ) чтобы дать профсоюзам больше автономии, теперь призвал положить конец Рабочей оппозиции и другим фракционным группам в партии. "Для оппозиции теперь конец, крышка, теперь довольно нам оппозиций!" – сказал Ленин Десятому съезду под гром аплодисментов. Коммунисты пришли к выводу, что открытые диспуты и оппозиционные течения внутри и вовне партии создавали видимость раскола и слабости, и тем самым провоцировали атаки грозных врагов.

Только месяцем раньше, в апреле 1921, Ленин призвал к увеличению числа рабочих в ЦК партии. Иначе говоря, его позиция была не против рабочих, а против оппозиции. Это была социальная революция, которой, как и другим, не было позволено развивать свою политическую и материальную жизнь беспрепятственно. ( 2 )

К концу 1920х у Советов было два выбора: а) продолжать двигаться в направлении еще большей централизации, к командной экономике, принудительной аграрной коллективизации и ускоренной индустриализации под руководством партийного руководства с неограниченной властью, путь избранный Сталиным, или б) двигаться в направлении к либерализации, разрешая больше политического разнообразия, больше автономии для профсоюзов и других организаций, больше открытых обсуждений, дискуссий и критики, больше автономии различным советским республикам, сектор частного малого предпринимательства, независимое развитие сельского хозяйства крестьянством, больший упор на производство потребительских товаров за счет менее интенсивного накопления капитала, необходимого для создания мощной военно-индустриальной базы. "Деньги лились рекой, люди мерзли, голодали, страдали, но строительство продолжалось с безразличием к отдельной личности и массовым героизмом, редко встречающимся в истории". ( 3 )

Если бы был выбран этот последний курс, думаю, он бы привел к более удобному, более человечному и пригодному для жизни обществу. На смену осажденному социализму пришел бы социализм рабочих-потребителей. Единственная проблема состоит в том, что тогда страна могла оказаться неспособной выдержать нападение нацистов. Вместо этого Советский Союз пошел по пути энергичной принудительной индустриализации. Этот курс часто характеризуется как одно из преступлений, совершенных Сталиным против своего народа. ( 4 ) В основном эта индустриализация сводилась к созданию, в течение десяти лет, совершенно новой огромной индустриальной базы к востоку от Урала, посреди голых степей, где в предвидении нападения с Запада был построен самый большой в Европе сталелитейный комплекс.

Предвидение Сталина, что у Советского Союза оставалось только 10 лет, чтобы сделать то, на что у Британии ушло сто, оказалось верным. Когда в 1941 нацисты вторглись, эта самая индустриальная база, надежно укрытая в тысячах миль от линии фронта, ковала оружие, которое, в конце концов, повернуло их вспять. Цена выживания включила 22 миллиона советских граждан, которые погибли в войне, и в неисчислимых разрушениях и страданиях, последствия которых исказили советское общество на десятилетия вперед.

Последствия контрреволюционных атак на характер революционного общества испытывали и другие страны. Офицер-сандинист, которого я встретил в 1986 в Вене, заметила, что никарагуанцы не были "воинственным народом", но должны были научиться сражаться, потому что встретились с разрушительной войной со стороны наемников, поддерживаемых США. Она с горечью говорила, что война и эбмарго заставили ее страну отложить многие из своих социально-экономических планов. То же самое произошло и в Мозамбике, Анголе и многих других странах, где наемные силы, финансируемые США, разрушали сельскохозяйственные угодья, деревни, медицинские центры и электростанции, убивая и обрекая на голод тысячи людей. Так, революционное дитя было задушено в своей колыбели или безжалостно обескровлено до неузнаваемости. Эта действительность должна получить по меньшей мере такое же признание, как подавление диссидентов в том или этом революционном обществе.

Свержение коммунистических правительств в Восточной Европе и СССР приветствовалось многими левыми интеллектуалами. Теперь, говорили они, наступит демократия. Люди освободятся от ярма коммунизма, и левые в США почувствуют себя свободными от альбатроса существующего коммунизма, или, как сказал левый теоретик Ричард Лихтман, "освобожденной от инкубуса Советского Союза и суккубуса коммунистического Китая".

На деле же, капиталистическая реставрация в Восточной Европе серьезно ослабила многочисленные освободительные движения в странах Третьего мира, которые получали помощь от Советского Союза, и вызвала к существованию целый выводок правых режимов, которые плечом к плечу работают с контрреволюционерами США по всей планете.

Вдобавок, свержение коммунизма дало зеленый свет западным корпорациям с их неограниченной жаждой эксплуатации. Им больше не нужно убеждать своих рабочих в том, что они живут лучше, чем их братья в России, они больше не чувствуют необходимость держаться в определенных рамках из-за присутствия соперничающей системы. Поэтому капиталистический класс теперь отбирает многие победы рабочих Запада, завоеванные многолетней борьбой. Теперь, когда наиболее злокачественная форма капитализма достигла триумфа на Востоке, она победит и на Западе. На смену "капитализма с человеческим лицом" приходит "капитализмом по лицу". По выражению Ричарда Левинса: "в новой жизнерадостной агрессивности мирового капитализма мы теперь видим то, что коммунизм и его сторонники держали в загоне". (Monthly Review, 9/96).

Не сознавая роль, которую коммунистические страны играли в сдерживании самых худших инстинктов западного капитализма и империализма, и воспринимая коммунизм не иначе как какое-то сплошное зло, левые антикоммунисты не предвидели потери, которые ждали нас. Некоторые из них и до сих не понимают этого.

(1) Троцкий был один из наиболее авторитарных лидеров большевиков, меньше всего склонный терпеть организационную автономию, различия взглядов и внутреннюю партийную демократию. Но осенью 1923, обнаружив, что Сталин и другие обошли его, Троцкий развил внезапную приверженность к открытости партийной жизни и рабочей демократии. С тех пор некоторые восхваляют его как антисталинского демократа.

(2) О нескольких годах до 1921 советолог Стефен Коэн писал: "Гражданская война и военный коммунизм глубоко изменили партию и рождавшуюся политическую систему". Другие социалистические партии были изгнаны из советов. А в самой Коммунистической партии "демократические нормы… как и ее почти либертальный и реформистский образ" уступил место "твердому авторитаризму и все проникающей 'милитаризации". Большая часть контроля, бывшего в руках местных советов и фабричных комитетов, была отнята у них. По словам одного лидера большевиков: "Наша республика – вооруженный лагерь". Cohen's Bukharin and the Bolshevi Revolution (New York: Oxford University Press, 1973), 79.

(3) John Scott, Behind the Urals, an American Workers in Russia's City of Steel (Boston: Houghton Mifflin, 1942).

(4) Приведу только одно из бесчисленного ряда таких заявлений. Недавно Роджер Бурбах обвинил Сталина в том, что тот "погнал Советский Союз сломя голову по дороге индустриализации" См. его переписка, Monthly Review, March 1996, 35.