ЭТО ВОЙНА
|
ЭТО ВОЙНА |
|
Надежда Ракс, Чёрное и белое по "делу НРА"Вот и закончился судебный процесс по так называемому "делу НРА". Хоть и не поставлена еще последняя точка в этом деле, многие моменты откроются еще не скоро. Впереди рассмотрение кассационных жалоб в Верховном суде. Но на настоящий момент хотелось бы, насколько возможно, высказать свое отношение к некоторым вопросам, касающимся нашего дела. Может, не получится сейчас мне сделать это достаточно складно, – пусть простят меня те, кто будет читать эти строки. Но как получится, так и будет. Все равно сказать надо. Пишу не для обсуждения, пишу для информации, как взгляд изнутри.
Вспоминала свою жизнь, думала о том, к чему я всегда стремилась, о чем и о ком любила читать, на кого хотелось быть похожей, чего я успела достичь за эти годы. Много испытаний было за эти три с лишним года, много трудностей еще впереди. Но на тот момент для себя я решила, что этот срок – это оценка, которую поставила мне вражеская сторона за мои убеждения, за мою жизнь. Согласитесь, достаточно высокая оценка. Конечно, я не робот и человек довольно эмоциональный. Спросите, хотелось ли пожалеть себя? Конечно, хотелось. Но это делать ни в коем случае нельзя. Во время следствия и самого процесса я срывалась бесконечное количество раз. Эти срывы были вызваны какими-то разочарованиями, реакцией на судью, невозможностью сделать то, что хочется, болезнями, обычной усталостью... Я очень сожалела и сейчас сожалею, что не могла сохранять хладнокровие, быть непробиваемой, хотя бы внешне. Но мне все же удалось собраться. Думаю, что те, кто присутствовал на нашем приговоре, могут это подтвердить. 29 апреля и даже чуть раньше я почувствовала, что жизнь тех людей, на кого мне всегда хотелось быть похожей, стала мне ближе и понятней. Я ощутила, что каким-то образом, сидя в полумраке в конвойке, я прожила вместе с Зоей Космодемьянской, молодогвардейцами, народовольцами последние минуты их жизни… Я поняла, что они пережили, о чем думали. Много об этом было написано в советской литературе. Но там они были какой-то недосягаемой легендой, а сейчас я представила их по-другому, я сумела понять их. Трудно и, наверное, невозможно описать все это на бумаге, да и, честно говоря, это настолько личные ощущения, которыми и не хотелось бы ни с кем делиться. Но я делаю это для того, чтобы и моя жизнь, и жизнь моих подруг и друзей стала понятней для окружающих. Возможно, кто-то, прочитав эти строки, улыбнется и подумает, например, что девочки просто в войну играют, что ищут какие-то красивые слова. Пусть думают, для меня это неважно. Наверное, у каждого в жизни бывают моменты, когда происходит оценка или переоценка ценностей. Вот сейчас, в этот непростой для меня период времени, я оцениваю свои взгляды, свою позицию, свое место в жизни, я пытаюсь понять, случайно ли в детстве и юности я выбирала книги для чтения, правильно ли воспринимала события, ту ли дорогу выбрала, по которой хотелось бы идти… И я поняла, что, может быть, долгие годы, я готовилась к этому дню. И, может быть, какие-то даже совсем незначительные вещи в прошедшей жизни были камушками в том фундаменте, который хотелось бы заложить. Мне кажется, что такие мысли приходили в голову многим, кого сейчас называют политзаключенными и кто сейчас, также, как и я, видит небо через тюремную решетку. С одной стороны не совсем, наверное, правильно, сравнивать нашу жизнь и те дни перед приговором с судьбами людей, которых проговаривали к смертной казни, к многолетней каторге, кто оставался верен своим идеям, своим товарищам, стоя перед дулом автомата или идя на виселицу. Но все же считаю, что имею право сказать, что их жизнь и подвиги вечно будут мерилом ценностей для многих девчонок и мальчишек. Таковыми они стали и для нас. И пусть хоть на шаг, но я стала ближе к этим людям. Еще в своем письме-автобиографии, которое я писала в Лефортово в марте 2000 года, я говорила, что всегда ставила перед собой вопрос: «А смогла бы и я достойно преодолеть такие трудности?». Мне кажется, что, несмотря на все допущенные ошибки, я могу сейчас сказать: смогла бы. Я не смогу сейчас развивать какие-то теории, делать прогнозы относительно развития левого движения или давать оценку тем или иным группам или партиям. Понимаю, что в этом я не сильна и без меня в прессе достаточно такого материала. Но надеюсь, что и эти строки будут кому-то интересны и полезны. Конечно, найдутся те, кто не согласится с моей оценкой произошедших событий. Но я пишу так, как считаю нужным, и то, что я думаю. Во-первых, относительно защиты на нашем процессе я могу сказать, что защита осуществлялась на должном уровне. Пусть в какие-то моменты и я, и Лариса Романова спорили со своими адвокатами и защитниками, пусть иногда злились на что-то, казалось, что что-то делается не так, но это происходило из-за общей нервозной обстановки, создаваемой судьей Комаровой. И в конце концов в споре рождалась истина. Процесс был очень сложным и осуществлять защиту по нашему делу было довольно непросто. К тому же практически ежедневно в течение целого дня всем участникам процесса приходилось находиться в суде. Адвокаты и защитники – люди уже немолодые – были лишены возможности нормально отдыхать, практически постоянно в течение всего процесса у них не было возможности даже перекусить. Тем не менее они делали свое дело и всегда находили слова поддержки для нас с Ларисой и для наших родных, которые стояли в коридоре. Причем нас с Ларисой не делили, линия защиты была одна, и отношение к нам обеим было одинаковым. Помощь и совет можно было получить у любого из наших защитников: и у Черникова В.В., и у Карцевой Г.К., и у Карцева Г.Н., и у Журавлева Г.И. Особо мне все же хочется сказать о своем защитнике – Крючкове Анатолии Викторовиче. С самого первого дня, когда его допустили к моей защите, несмотря на массу других дел, обязанностей, которые у него были, он находил возможность помогать и мне, и Ларисе во всем, осуществляя юридическую и политическую защиту, оказывая моральную поддержку. Работа Комитета защиты политузников-борцов за социализм осуществлялась на достаточно высоком уровне и результаты этой работы я смогла реально ощутить. К этому вопросу я вернусь еще чуть позже, а пока – несколько слов о действующих лицах процесса по нашему делу. Поскольку приговор уже вынесен, думаю, что могу, пусть хотя бы частично, но высказать свое мнение о позиции и поведении некоторых товарищей. Лариса Романова Хоть и много хороших слов сказано об этой девушке, но все же кратко я тоже добавлю. Лариса – человек несомненно мужественный и стойкий, достаточно выдержанный. Несмотря на все трудности и удары, которые ей пришлось выдержать за эти годы, она сумела сохранить все лучшее, что в ней есть, укрепить свой дух, свою волю. Лариса всегда умела найти нужные слова поддержки, всегда оставалась искренней, простой, честной и перед собой, и перед другими людьми. Я поражалась ее работоспособности, умению концентрироваться в самой сложной ситуации. Лариса Романова достойна восхищения и по той причине, что ей пришлось выдерживать шантаж и угрозы в отношении ее маленьких детей и в отношении ее мужа. Это было и во время следствия, это продолжалось на суде. Лариса безгранично любит своих дочерей, я сама могла убедиться в том, насколько они привязаны к своей маме. И несмотря на эту бесконечную душевную боль и тревогу, она не поддалась на шантаж, не пошла и не могла пойти на сделку с совестью даже ради детей. Не каждый на это способен. И я уверена, что Женечка и Надюша поймут свою маму и очень надеюсь, что недалек тот день, когда они будут вместе и будут счастливы. Ольга Невская Пришло время и об этой девушке сказать доброе слово. Ольга – самая младшая из нас. И жизнь у нее складывалась достаточно непросто. В какие-то моменты не хватало знаний, жизненного опыта, уверенности в себе. Да, многим известно, что через несколько месяцев после ареста она дала признательные показания. В какой-то степени с исторической точки зрения я могу сравнить их с показаниями тех людей, которые в конце XIX века, совершая покушения на представителей власти, открыто заявляли об этом. Это была их позиция. Но это сравнение, подчеркиваю, возможно только в какой-то степени. Читая показания Ольги, в которых она необдуманно оговорила и себя, и меня, я видела, что слишком много она берет на себя, даже в каких-то деталях подчеркивая мизерность моей роли в тех или иных событиях, хотя догадываюсь, что «просили» ее о другом. Конечно, здорово я злилась на нее, но не более того. Я понимала (на своей шкуре удалось испытать), насколько тяжело выдержать психологическое давление со стороны аппарата ФСБ. Здесь все гораздо запутанней, чем было бы в отношениях с сотрудниками милиции. До своего ареста Ольга ни разу не сталкивалась с ФСБ-шниками, ни разу не была на допросе. События 23 февраля 2000 года стали для нее громом среди ясного неба. Ольга не являлась членом ни одной политической партии или группы, у нее не было стойких политических убеждений (одно время она активно занималась защитой экологии), да и с адвокатами на тот момент не повезло. Поэтому ожидать от нее особого героизма не приходилось. И, честно говоря, я была приятно удивлена повороту событий в суде. После приговора, в конвойке, Ольга сказала, что давно поняла свою ошибку, что искренне сожалела о том, что произошло на следствии, и на суде могла сказать только так и не иначе, признав, что на следствии под довольно сильным давлением оговорила себя и других… Прокурор Зараев запросил ей 13 лет заключения. 14 мая Оля даже не слышала приговор. Маленький Игорек плакал у нее на руках, и судья Комарова, видимо, не разглядев, что с ребенком была именно Невская, распорядилась: «С детьми в зал не пускать». После приговора приставы забрали Ольгу с малышом из коридора и завели к нам в клетку. Она и не знала, что приговор уже оглашен и очень удивилась, когда Лариса сказала, что дали ей не 13, как запрашивали, а 6. Оля почему-то была уверена, что меньше 13 не дадут. С этими мыслями она и шла на суд, взяв с собой минимум вещей для себя и сына. До позднего вечера мы просидели в суде в конвойке. Игорек постоянно плакал, так как очень боялся лязга дверей. Всего за два дня до приговора Оля с Игорем выписались из больницы, где малышу сделали операцию. Вот еще и по этой причине он очень боялся, что его опять отнимут от мамы и ухватился за нее мертвой хваткой. Оля очень хорошо держалась, терпеливо и спокойно управлялась с малышом. С трудом, правда, удавалось, уговорить ее за целый день съесть хоть кусок хлеба. Может, только это выдавало волнение. Итак, Ольга Невская совершила честный, мужественный поступок, достойный уважения. Я хочу, чтобы все об этом знали, и пусть прикусит свой язык каждый, кто после этого посмеет осудить ее за то, что было. И очень хотелось бы надеяться на то, что Ольге будет оказана максимально возможная помощь и поддержка. Этим вопросом уже некоторое время занимается Комитет защиты политузников-борцов за социализм, за что низкий поклон всем товарищам, работающим в Комитете и сочувствующим. Спасибо всем, кто сумел все правильно понять и оценить. Татьяна Нехорошева В своем последнем слове на суде я сказала, что для меня этого человека больше не существует. Татьяна была именно моей подругой, поэтому, естественно, больней всего было мне. Перед тем, как она дала в суде признательные показания, до меня доходили слухи о том, что она собирается это сделать. Но я не верила, твердила, что быть этого не может, что я верю этому человеку. Тем тяжелее было мне слушать ее. Действительно, было ощущение, что тебе всадили нож в спину, причем сделал это человек, которому ты доверял всецело. Эта боль не ушла до сих пор. Предательство – штука страшная. И тем страшнее оно, если делается не от отчаяния, а совершенно спокойно, с улыбкой на лице, не стесняясь своих товарищей, которые смотрят на все это действо через решетку. Догадываюсь, что Таня в числе прочего оправдывает свой поступок тем, что до нее показания давала Ольга Невская, что и я в этом плане небезгрешна.
8.02.01. 1400 – 1515. «Я принимала участие в подготовке и непосредственном осуществлении взрыва у приемной ФСБ РФ 4.04.99. Так, в ночь на 4 апреля 1999 г. я, совместно с Невской Ольгой, перевезла и поставила два рюкзака со взрывчаткой (о чем мне было известно только со слов Невской) возле приемной ФСБ РФ. Вместе с нами также выезжала Татьяна Нехорошева, но в момент закладки она находилась далеко от нас и о точной цели данного выезда она не знала. Каким образом ВУ было приведено в боевое положение, мне не известно. После закладки рюкзаков к приемной ФСБ, мы все втроем покинули данное место на такси. Звука взрыва мы не слышали, а о том, что он произошел, я узнала из СМИ утром 4.04.99. Вопрос: Желаете ли Вы сегодня в ходе допроса сделать еще какие-нибудь заявления или дать пояснения? Ответ: Также я хочу сообщить следствию, что в ночь на 1 ноября 98 г. я, совместно с Невской, совершила взрыв скульптурного изображения Николая II в г. Подольске. Непосредственно взрывное устройство заложила Невская, а я в это время ждала ее неподалеку. После закладки ВУ мы вдвоем отошли к дороге, с которой данное скульптурное изображение было видно, и около часа ждали взрыва, после которого вернулись на станцию и на электричке вернулись в Москву». Это полный текст тех моих показаний. Упоминать Татьяну не хотелось, но Андреев сказал, что иначе он не выпустит ее. В этом тексте – кусочек того, что я услышала во время очной ставки с Ольгой Невской. Единственное, что я кардинально изменила по сравнению с тем, что слышала неоднократно и на очных ставках, и от следователя – это роль Нехорошевой. Кроме того, я довольно долго пыталась уговорить Андреева «переписать» эпизод по взрыву у приемной ФСБ 13.08.98 полностью на меня, чтобы в отношении тех, на кого его вешали, уголовное дело было полностью прекращено. Андреев думал некоторое время, говорил, что советовался с начальством, но в итоге не согласился. Нужна была группа, а 1-2 человека ФСБ совершенно не устраивали. Потом было ощущение, что в тот момент я находилась под каким-то гипнозом, что 8 февраля на допросе была не я, а совершенно другой человек. Заявление об отказе от своих признательных показаний я написала в камере в тот же вечер. Во время следующего же допроса отдала его Андрееву. Я до сих пор не могу простить себе эти показания. Самый суровый суд – это суд своей совести, хотя это не было предательством – на предательство я не способна. Предав своих друзей, свои идеи, можно просто распрощаться с жизнью, потому что с этим жить невозможно. Это был хороший урок и для меня, и для других. Я надеюсь, что моя ошибка предостережет кого-нибудь от подобного. При встречах в кабинете следователя во время ознакомления с делом с Ларисой и Татьяной мы, конечно же, говорили о том, что произошло. Лариса ругала меня за то, что я занимаюсь самоедством, что совершенно напрасно извожу себя. Реакция Татьяны была иной. Она видела, что я очень переживаю из-за случившегося, но практически при каждой встрече подливала масло в огонь. Нет, наше отношение друг к другу не изменилось, мы были подругами и всегда радовались встречам. Но любой намек, укор с ее стороны заново переворачивал во мне все. И по этой причине тоже я была уверена, что Татьяна не сможет предать. И тем больнее было слушать Татьяну в суде. Я не буду ее осуждать за описание «всех подробностей» подготовки и взрыва 4 апреля 1999 года у приемной ФСБ, хотя лучше бы она этого не делала. Но в данном случае она вправе была поступать по совести. Но невозможно понять игру, которая происходила у всех на глазах, когда решения принимала не Нехорошева, а прокурор Зараев и ее адвокат – Сергей Дьячек, удивительным образом внешне напоминающий президента России. Игра была явной и слишком фальшивой. Как же противно было смотреть на все это! Доходило до того, что в те минуты, когда Татьяна говорила не то, что хотели слышать от нее прокуроры и судья, прокурор Зараев возмущенно говорил: «Ну я же объяснил вашему адвокату, что конкретно хочу услышать». Подобное звучало и из уст судьи Комаровой. В конце первого дня допроса Татьяна заявила, что не считает взрыв 4.4.99 актом терроризма, чем вызвала явное раздражение прокуроров и судьи. Но не успела она на следующий день подойти к трибуне, как заявила: «Я почитала уголовный кодекс и готова признать, что был совершен акт терроризма». Вот умничка, наконец-то УК взяла в руки! Я не прощу того, что Дьячек с Нехорошевой из меня и Ларисы пытались изобразить нашкодивших подростков, которые, разбив окно футбольным мячом, боятся в этом сознаться. Татьяна заявила, что никогда не имела убеждений, что, скорее, заблуждалась. Адвокат Нехорошевой при полной поддержке своей подзащитной заявил, что, решив во всем сознаться, Татьяна совершила мужественный поступок, а мы просто трусы… Ни тени сожаления я не увидела на лице Татьяны. Похоже, она была довольна собой. Радостная улыбка, бутылка «Pepsi» в руках. Новое поколение выбирает Пепси?.. Конечно же, можно все списать на огромное количество лекарств, которое принимает Нехорошева в связи со своей болезнью и которые окончательно свели ее с ума. Говорить об этом действительно неэтично. Только вот опять вспоминаются люди, которые, будучи смертельно больны, боролись до конца, умудрялись помогать другим, поддерживали других, работали, писали книги, убегали из госпиталя во время войны, чтобы до последнего вздоха бить врага… Да, мы живем в другое время, но понятия чести и доблести, понятия честности и порядочности, добра и зла, жестокости и гуманизма остались прежними. Они неизменны во все времена и в разных концах нашей планеты. И бесконечное количество раз в разных ситуациях в разные времена находились те, которые выбирали смерть, чтобы остаться людьми и те, которые оставались жить за счет других, спасая свою шкуру. Совершенно нормально и закономерно желание Тани Нехорошевой никогда больше не возвращаться в тюрьму. Думаю, что учитывая болезнь Тани, мы поняли бы ее решение дать показания на суде, не осудили бы, так как возвращаться после свободы опять за решетку не каждому по силам, хотя все же наш изолятор – это не подвал гестапо. Но преступлением было говорить, что наши идеи – это бред, что свобода и благополучие имеют более высокую цену, чем отстаивание своих взглядов, борьба за справедливость. Таня, кто дал тебе право давать оценку нашим действиям, нашей борьбе?! Ведь ты пыталась говорить за всех, ты пыталась осудить нас с Ларисой. Трудно было поверить в искренность твоих слов на суде: «Я поняла, что жизнь одна и она проходит, а все, что было – это просто никому не нужная суета». Конечно же, теперь у тебя есть возможность жить для себя, без «глупой и никчемной суеты». Но я не могу пожелать тебе, чтобы ты радовалась жизни за Ларису, Ольгу, за меня, раз уж осталась на свободе. У нас другие радости, у нас разное представление о счастье. И совершенно искрение я говорю, что после твоих показаний и я, и Лариса почувствовали себя очень счастливыми людьми, потому что сидели в клетке, а не рядом с тобой. После приговора адвокат Нехоршевой сказал, что у каждого своя жизнь, каждый выбрал свое и получил то, что хотел. Я была арестована, когда мне только исполнилось 27 лет, а если придется отсидеть полный срок, вынесенный мне по приговору суда, я выйду на свободу в 36 лет. Женя Романова – старшая дочь Ларисы – пойдет в школу без мамы, а Надюшка – младшая дочка – почти четыре года из семи тоже проживет без нее. Что ж, мы действительно сами выбрали свой путь и получили то, что «хотели». Но констатация этого факта прозвучала, как ни странно, не из уст судьи, а из уст нашей бывшей подруги и ее адвоката. А я в этой связи вспомнила следователя Андреева, который в августе 2002 года пришел ко мне в изолятор и, узнав о том, что меня избили, увидев мои многочисленные синяки и кровоподтеки, заявил: «Ты сама выбрала то, что хотела получить». Что ж, Таня тоже сама выбрала себе новых друзей. В своем последнем слове Таня Нехорошева сказала: «Прошу назначить мне наказание, не связанное с лишением свободы, потому что исправиться я смогу и на свободе». Что же, удачного тебе исправления, Татьяна! А вот мы с Ларисой так и не поняли, отчего же нам надо исправляться. Отказываться от своих убеждений мы не собираемся, а жуткими головорезами и террористами, кем хотели нас изобразить, мы никогда не были, каяться и просить прощения, как это сделала Нехорошева, нам не за что. Перед тем, как Татьяне Нехорошевой изменили меру пресечения на подписку о невыезде, она подарила мне тетрадь, в которой было только одно стихотворение. Тогда еще ни я, ни Татьяна не предполагали, что произойдет в наших судьбах, какие разные пути-дороги мы выберем. Теперь же эти строки приобрели несколько другой, более глубокий и реальный смысл. Кажется, тогда Таня сказала, что это стихотворение прислал ей в письме в тюрьму ее папа. Вот оно: В камере я часто беру в руки эту тетрадь и перечитываю эти строки, а Таня… Думаю, вряд ли у нее появлялось желание перечитать их, если даже и сохранилось то письмо от отца. У Тани замечательные родители. Я благодарна им за те добрые слова, которые они сказали в суде и обо мне, и о Ларисе Общение на свободе с ними, пусть и непродолжительное, я совершенно искренне могу оценить для себя приятным и полезным. Таня могла бы гордиться своим отцом и брать с него пример, но… Думаю, они не осудят меня за все, что я сказала выше об их дочери, потому что это – правда. Сидя в конвойке в суде во время небольшого перерыва в тот день, когда Таня давала показания, я отрешенно смотрела в одну точку, раскачиваясь из стороны в сторону, чтобы успокоиться, прийти в себя. Лариса говорила, что легче выплакаться, потому что это действительно больно, невыносимо больно. Но даже плакать не было сил и нельзя было. Через полчаса надо было подниматься в зал, с улыбкой на лице, чтобы никто не заметил твоего состояния. Спасибо тебе Таня за то, что своим поступком ты сделала меня сильнее, заставила очень многое понять. И за эти годы любимые с детства слова Николая Островского из книги «Как закалялась сталь» обрели для меня реальный смысл: «Самое дорогое у человека – это жизнь. Она дается ему один раз, и прожить ее надо так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы, чтобы не жег позор за подленькое и мелочное прошлое…» Таня, ты правильно заметила: жизнь всего одна. Но кому-то дано гореть, а кому-то – тлеть. В том мире, где ты искала друзей, где люди верили тебе и любили тебя, где смысл жизни имеет совсем другое значение, чем то, о котором ты сказала на суде, для тебя нет места, потому что понятия о чести и совести у нас разные. На этом я пока ставлю точку и очень прошу всех не печатать больше ничего о Татьяне Нехорошевой. Думаю, что того, что я сказала, достаточно и для нее и для всех на данном этапе. И еще одно действующее лицо в нашем деле – это Андрей Стволинский. Достаточно темная лошадка, как может показаться, с одной стороны. Его называли и провокатором, и обычным трусом… Именно из-за Стволинского все мы оказались за решеткой. Он хотел перехитрить себя и других, а оказался обычным подлецом, который умудрялся одновременно участвовать в проекте защиты политзаключенных, создаваемом по инициативе Ларисы Романовой перед ее арестом, и в то же время регулярно посещать здание ФСБ на Большом Кисельном и рассказывать байки про всех нас, потому что, видите ли, ему популярно объяснили: «Или ты даешь показания против Ракс, Невской, Бирюкова, Нехорошевой, Ильи и Ларисы Романовых, или будешь сидеть». Стволинский без особых колебаний выбрал первое. Больше мне ничего не хочется о нем говорить. А чтобы подвести черту вышесказанному я обращусь еще к одному стихотворению, в котором отражается мое отношение к следователям, судьям и прокурорам, судившим нас, к Тане Нехорошевой и Андрею Стволинскому:
И еще одну тему мне приходится затронуть сейчас, хотя, поверьте, непросто это делать. Тема достаточно сложная и довольно неприятная для меня. Но я обязана высказать свое мнение. Эта тема – существование двух Комитетов защиты политзаключенных. Один из этих комитетов называется Комитетом защиты политузников-борцов за социализм, и возглавляет его мой общественный защитник Крючков Анатолий Викторович. Второй – Комитет защиты политзаключенных-революционеров (большевистский), возглавляемый Олегом Федюковым. Удивительное стечение обстоятельств, но всего несколько лет назад я и мои друзья – члены РКСМ(б) – просили Олега Александровича включиться в работу по защите политзаключенных. Тем не менее, хотелось бы, несмотря на разногласия, преклониться перед теми членами Комитета, которые действительно душой болеют за свое дело, отдают ему все силы и время. Высокой оценки заслуживает работа по моральной, юридической и материальной поддержке ребят, арестованных на Украине, поддержка Игоря Губкина, который столкнулся с предательством большинства из своих соратников… Но раз уж пишу я именно о «деле НРА», то и более подробно коснусь тех моментов, связанных с вышеупомянутым Комитетом, которые затрагивают наше дело. (Ранее я уже писала об одной публикации, в которой говорилось совсем нелестно обо мне и Андрее Соколове). Чтобы не давать повода для разговоров о том, что у меня односторонняя информация об этом Комитете, я затрону только то, о чем лично прочитала в двух газетах, которые получила по почте от Игоря Губкина еще до нашего приговора. Я благодарна Игорю за открытку, которая пришла вместе с этими газетами, и очень поддержала меня перед приговором (это было как раз в те дни, когда прокурор уже запросил мне 13 лет, а окончательный приговор еще не был вынесен). Лучше, конечно, решать все вопросы не на бумаге, и лично, при встрече обсуждать, кто прав, кто виноват… Но пока такой возможности у нас нет. И, конечно же, внимательно прочитала обе газеты «Совет рабочих депутатов» № 2(16) 2003 г. и «Дальневосточная Республика» № 2(3)( май 2003 г. Много замечательного материала я обнаружила в нем. Порадовали письма из разных уголков нашей некогда большой страны – Советского Союза. Но сказать я хотела о другом. Не раз доводилось мне сталкиваться с совершенно беспардонными высказываниями в адрес председателя другого Комитета – Крючкова Анатолия Викторовича, которого даже обвиняли в том, что он занимается защитой политзаключенных ради карьеры, из-за своих амбиций. Да за такие «амбиции» можно памятник при жизни ставить. Не пойму, на каком основании Олег Федюков объявил себя центром борьбы за политзаключенных?! А немного скромнее себя вести можно? Да к тому же каждый политзаключенный, видимо, должен чувствовать себя обязанным за всю эту помощь. Я не понаслышке знаю, что этот труд действительно очень тяжелый, более того – небезопасный. Но сами политзаключенные несколько отодвигаются на задний план, больше бросается в глаза: «Я, я, я, наш комитет, мы – самые крутые, самые лучшие, а остальные – ничто, они ничего не могут, они путаются у нас под ногами, только объединение с нами может их спасти…» Конечно, без агитации и пропаганды не обойтись, но сколько же можно тому же Крючкову и всему Комитету выслушивать всякие гадости?! Сколько можно давать в печать лживой, непроверенной информации?! Да поймите вы, что любая такая публикация даже неосторожное слово может привести к необратимым негативным последствиям для тех же политзаключенных. Начну со статьи «Политическая защита» Олег, если бы тебя надо было посадить по ст. 222, то никакой Шелковников тебя бы не спас. Не тебе судить о наших взаимоотношениях с Ольгой Невской. Во-первых, во время следствия и суда поддерживать какие-либо отношения с ней ни я, ни Лариса Романова просто физически не могли. Так что словами о том, что мы «рассчитывали на ее благосклонность» ты просто плюнул нам в душу (хотелось употребить несколько другое слово, более походящее, но воспитание не позволяет). Видимо, ты нас с Ларисой Романовой совсем за идиотов держишь. Были надежды на то, что Ольга поступит по-честному, но никакого отношения к вопросу о ее адвокате они не имеют. А Нехорошева лучше бы для себя порядочного адвоката поискала, тем более в столь замечательном Комитете. Читаю дальше: «Невская подтвердила свои первые показания». А эта лживая информация у тебя откуда? Очень хотелось, чтобы все оказались подлецами? Я не буду повторяться о том, что уже сказала о поведении Невской на суде. Только добавлю, что после признательных показаний Нехорошевой, ей стоило бы задуматься. Получалось бы 2х2 (я с Романовой – в отказе и Нехорошева с Невской). У нее был шанс получить либо условный, либо совсем мизерный срок. Тем искреннее была Ольга, отказавшись от своих показаний, выступая последней, после Нехорошевой. С уважением я отношусь к защитнику Ларисы Романовой – Реканту Анатолию Абрамовичу, много он делал и делает и по нашему делу, и по защите Ильи Романова. Но если всю информацию о суде в таком виде Федюкову преподнес именно Анатолий Абрамович, то мне лично не нужна такая помощь и такая защита. Если же сам Федюков что-то не так понял или решил преподнести в своем ключе, то необходимо открыто извиниться перед всеми. Не умаляя достоинств самого защитника Реканта, его опыта и знаний, я все же скажу, что пользы от его выноса из зала судебными приставами не было никакой. Цепляясь за мелочи, он в итоге лишил себя возможности участвовать в допросе свидетелей, в прениях и нам, соответственно, помочь не мог. А участники процесса со стороны защиты практически на каждом заседании твердили: «Верните Реканта». Объявлять бунт по этому поводу и затягивать процесс еще на неопределенный срок – это было бы слишком. До приговора мы и так просидели за решеткой более трех лет. Еще пара месяцев этих безумных поездок и уже некого было бы судить. Кстати, за участие в этой драке мой адвокат тоже заплатил штраф, а я посылала свои письменные свидетельские показания в защиту Реканта в суд, где рассматривалось это дело. О какой пассивности Крючкова на суде можно говорить, если политическую защиту на суде мог осуществлять только он (у адвокатов была другая задача). С этим он успешно справился. Крючков А.В. на достаточно высоком профессиональном уровне совмещал юридическую сторону вопроса и политику, хотя судья Комарова постоянно пыталась оборвать его, выносила замечания, упирая на то, что дело у нас уголовное. И, думаю, что вряд ли демократический правозащитник Рекант стал бы поддерживать мои коммунистические убеждения, тогда бы он изменил своим. Каждому – свое, и очень неприятно, что в своей статье Федюков решил противопоставить Крючкова – Реканту и вынудил меня ввязаться в обсуждение этой темы. И итог «Федюковского» анализа фактуры нашего дела, который я прочитала в этой статье: «В этом весь Крючков, вся его политическая защита!» Олег, дорасти хотя бы до этой политической защиты. Крючков, защищая меня и Ларису в процессе, сделал все возможное и невозможное. Имея разногласия с ним, ты использовал наш процесс для того, чтобы себя возвысить. Это недостойно звания коммуниста. А газета, благодаря таким вот провокационным материалам, ничем не отличается от обычной бульварной прессы. Извините за резкость, но другого сравнения я не нахожу. Правильно в этой же статье сказано о необходимости, в том числе, защиты политзаключенных от физических и психологических пыток. Благодаря Комитету защиты политузников-борцов за социализм я получала и получаю эту защиту, потому что три с лишним года крытки (изолятора – ред.) – это не санаторий. И первым, кто поднимал на уши всех, включая администрацию изолятора тогда, когда меня избили в августе 2001 года, кто помог мне, когда я практически не могла ходить из-за ожога ноги II степени, когда я не поднималась со шконки (тюремной кровати) зимой 2003 года из-за болезни и когда случались обычные срывы, которые здесь называются непереносимостью изоляции,.. был Крючков Анатолий Викторович. Я могу бесконечно продолжать этот перечень, думаю, что то же может сделать и Саша Бирюков, свое слово может сказать и Лариса Романова и многие другие товарищи. Ни одна газета «Мысль» не обходилась без репортажа по «делу НРА», в Бюллетене Комитета также отражалась работа организации. Пусть не настолько она сильна, как хотелось бы, но работа идет, несмотря на трудности. А коль не получается соединить работу двух комитетов, то по крайней мере пакостить-то не надо. Все-таки цель у нас одна. Несколько удивило письмо под названием «Понять такое невозможно…» от имени Чайковской организации РКРП-РПК (Пермь). В общем, идея-то хорошая, обратиться к руководству партии с этой темой. Спасибо и за добрые слова в адрес политзаключенных. И предложения правильные, только вот в связи с вышесказанным пункт № 2 вызывает вопрос. Я бы на месте Крючкова после всех гадостей, сказанных в его адрес, и разговаривать не стала бы с их авторами. И просить его об этом объединении даже я не имею морального права после всего этого. Но у меня возникает вопрос, чем вызвано столь негативное отношение к Комитету, возглавляемому Крючковым А.В., со стороны Чайковской парторганизации? И те правильные вопросы, которые вы поднимаете, для меня лично здорово смазались вот этими наездами (слово не литературное, но уместное) на Комитет, работающий под председательством Крючкова. Надеясь на то, что мое письмо будет опубликовано и в «СРД» (если кроме этой газеты и «Трудовой России» до вас ничего не доходит) пишу специально для вас. Сидя в тюрьме, и я, и Лариса Романова получаем письма и телеграммы из разных городов от отдельных товарищей и от организаций. По этим письмам я могу судить о работе Комитета, о распространении информации, на счет Комитета перечисляются средства, люди присылают и привозят посылки с продуктами, вещами, книгами, канцтоварами, собирают подписи в нашу защиту. Москва и МО, Ленинград, Кингисепп, Калуга, Новгород, Калининградская обл., Иркутск, Свердловская область, Бендеры, г. Алексеевка Белгородской обл., Алушта, г. Ишим Тюменской обл., г. Рыбинск и Переславль-Залесский Ярославской, г. Белово и Новокузнецк Кемеровской обл., Курган, Новосибирск, Пенза, Самара и Самарская обл., Сочи, Ярославль… Вот только несколько городов из без малого сотни населенных пунктов России, которые в отличие от Чайковской партийной организации знают о работе Комитета, который возглавляет Крючков. Письма и материальная помощь приходят и из других стран: Украины, Греции, Эстонии, Бельгии, Испании, Франции, США, Канады, Германии, Италии и ряда других стран. Очень приятно было и мне, и Ларисе Романовой получить письма со словами поддержки из Краснодара от Краснодарской организации РКРП-РПК, которые пришли в канун нашего приговора. Так зачем же вводить людей в заблуждение и писать о том, что самим не известно? И этот вопрос я обращаю в т.ч. и прежде всего к О.Федюкову. Уж он-то не может не знать о масштабности связей Комитета, возглавляемого Крючковым. Есть дело, есть политзаключенные, которым необходима хотя бы элементарная моральная поддержка – несколько добрых слов. Ни людей, ни сил, ни средств недостаточно для максимально высокого уровня работы в этом направлении. Так нет, необходимо еще какую-то мышиную возню устраивать. Еще раз подчеркну, что в вышеупомянутом письме очень важные и необходимые вопросы поднимаются, и по адресу, но к чему же вот превозносить одних и давить других, тем более своих же товарищей. О каком компромиссе после этого говорить? И еще вот о чем хотелось сказать. Если не все, то многие понимают, за что мы боремся, с каким врагом имеем дело, какая тактика борьбы необходима. Я не буду вдаваться в теорию. Но на мой взгляд публикации на тему уже созданных партизанских отрядов, складов оружия и т.п. ни к чему хорошему не приведут. Во-первых, печальный опыт таких публикаций у всех в памяти. Во-вторых, после ареста тех или иных товарищей по обвинению в терроризме, попыткам свержения власти, хранении оружия статьи об их успехах в таких делах могут просто-напросто ухудшить их положение, так как в ФСБ тоже не дураки работают. С одной стороны, арестованные отрицают все, а тут же в левой печати появляются материалы о том, какие они герои и как здорово, что закупили оружие, провели серию экспроприаций, что-то взорвали. Это там, где я нахожусь, называется «голимой подставой». А пропаганда и вовлечение широких масс в движение сопротивления с помощью такого материала не дает гарантии резкого сдвига в сознании людей, поскольку многие просто подумают, что если уж все создано, то чего же еще и нам лезть, и так справятся. Массовые аресты левой молодежи и информация о политзаключенных сами по себе подтолкнут тех, кто готов активно бороться, кто чувствует в себе силу, и оттолкнут тех, кто слаб или считает, что пока не созрел для активных действий. А излишне откровенные материалы в конце концов приведут к тому, что большинство активных будет сидеть, а остальные передачи носить, больше ни на что ни сил, ни времени не останется. А реально, что сделано? Ничего глобального. А массового «партизанского движения» все равно пока не получится. И это не мое умозаключение, это исторический факт, это похоже чем-то на массовое вступление в КПСС в советские времена. В случае чего, при таком массовом подходе от предателей придется отбиваться руками и ногами, потому что человек должен сам до конца осознать, на что идет, чем это чревато и есть ли силы на это. О массовом героизме и самопожертвовании нельзя говорить и не потому, что я плохо о людях думаю, а потому что не каждому, даже самому замечательному человеку, по силам выдержать такого рода испытания. А мнение о том, что чем больше сидит и чем больше дадут, тем лучше, на мой взгляд, является ошибочным. Отчасти это и следствие допущенных ошибок. Хотелось бы и мне, и, думаю, другим политзаключенным, чтобы наши товарищи извлекли урок из всего и не наступали на те же грабли. Надо работать, но без этой «отчетности» в прессе, т.е. без сообщений о сугубо закрытой работе. Это мое мнение. Понимаю, что многим не по душе придутся мои слова, но высказаться я имею право, потому что за 10 лет участия в левом сопротивлении пришлось многое повидать, через многое пройти, потому что никогда и ни при каких обстоятельствах я не откажусь от своих идей, потому что уже получила свои 9 лет колонии, но ни о чем не жалею и никто не может обвинить меня в трусости, и я считаю, что правильно выбрала свой путь, свою судьбу, потому что мой флаг – красный, с серпом и молотом, флаг с изображением Эрнесто Че Гевары и я все же надеюсь, что к моему мнению прислушаются, и, как я уже сказала, в споре рождается истина. Но только не надо забывать о конечной цели, которую ставит перед собой каждый революционер, и о том, что каждый день, проведенный в тюремных стенах, очень нелегко дается. Можно сломаться, сойти с ума, разочароваться во всем, но хочется, чтобы все трудности, которые нам приходится преодолевать, не были напрасными. Пусть мы совершали ошибки, пусть иногда эмоции преобладали над разумом, но мы были и остаемся искренними в своем порыве, в своем стремлении изменить мир к лучшему, в своей борьбе за справедливость. Конечно же, огромная благодарность всем, кто не оставил нас в трудную минуту, кто не побоялся в полный рост встать на нашу защиту, кто включился в борьбу после нашего ареста, кто все эти долгие три с лишним года был рядом и продолжает поддерживать нас, кто не побоялся прийти на наш суд и выступить в качестве свидетеля (к сожалению, нашлись и те, кто побоялся это сделать, отказавшись под разными предлогами). Тревожит сейчас положение политзаключенных на Украине. Я желаю ребятам мужества, стойкости и веры в победу. А газете «СРД» и Комитету политзаключенных-революционеров (б) не могу не выразить признательность за активную работу по защите политзаключенных на Украине и за всю информацию о них. И еще, низкий поклон от имени всех политзаключенных нашим родным. Великое счастье, когда в своих семьях находишь понимание и поддержку. И я, как никто другой, понимаю, что в связи с нашими арестами, годами неволи, приговорами, которые уже вынесены и будут еще вынесены, самой сильный удар тревоги, переживания, и как результат – порядком пошатнувшееся здоровье пришлись, в первую очередь, на долю наших родных. Низкий поклон моим родителям, родителям Ларисы Романовой, маме Игоря Губкина – Светлане Федоровне, маме Саши Смирнова, арестованного на Украине (текст выступления Сашиной мамы на конференции я прочла в газете «Дальневосточная Республика») и всем-всем матерям, отцам, кто встал на защиту своих детей (хоть уже и взрослых, но для родителей они всегда останутся детьми), кто принял взгляды своих детей и кто гордится своими детьми, несмотря на всю тяжесть этой ноши, считает своих детей самыми лучшими, кто бы и что не говорил, в чьих словах нет ни намека на укор, несмотря на ту боль, которую приходится выносить нашим родным. Здоровья вам, родные наши, мужества, терпения и веры в нашу победу! Будет и на нашей улице праздник, обязательно будет! И простите нас за все эти тревоги! Многое еще можно было бы сказать, я затронула лишь часть вопросов, о которых хотелось бы высказаться, необходимая тема для обсуждения – это судебная система в целом и политические процессы в ней, реакционная политика ряда государств против инакомыслящих под прикрытием борьбы с терроризмом и многое другое. Но об этом – в другой раз, а, может, кто-нибудь другой сможет раскрыть эти темы лучше, чем это сделала бы я. А сейчас я хотела бы закончить свое письмо отрывком из стихотворения Роберта Бернса, в котором я нашла слова, отчасти отражающие, на мой взгляд, то, о чем я писала.
|
Международный фронт: |
29
апреля и 14 мая 2003 года стали для меня своеобразным итогом уже прожитой жизни. Для себя эту
своеобразную черту я подвела, сидя в конвойке в суде. До этого мне казалось, что период времени
между запросом срока прокурором (это 29.04) и самим приговором (14.05) будут довольно тяжелыми
в моральном плане, тем более сроки-то нам всем запросили совсем не детские. Но когда я услышала
свою фамилию и цифру 13 из уст прокурора Зараева, мне стало как-то легко и весело. Для меня самой
такая реакция была неожиданной. 13 лет! Чему же тут радоваться? Почему хочется улыбаться? И вот
как раз в майские праздники было время подумать.
С
первого дня моего ареста следователь Андреев вел психологическую обработку. Я постоянно слышала
угрозы с его стороны, что если я не дам показания, то Татьяну и Ларису арестуют, что сидеть они
будут только из-за меня. Затем, когда их уже арестовали, все это продолжалось, только в несколько
другой интерпретации. В феврале 2001 г. он воспользовался длительным отсутствием моего адвоката
и состоянием, близким к полнейшему нервному срыву, и заявил, что у Татьяны не прекращаются приступы,
а Ларисина дочь больна раком и мои показания дадут им возможность выйти на свободу. Я поверила,
что мои слова смогут помочь им. На тот момент мне хотелось ему поверить, поэтому и появился небольшой
протокол с моими показаниями размером в один лист. Это день сейчас вспоминается, как сон. Ларису
Романову эти показания вообще не затронули, ее имя не упоминалось. А о Татьяне Нехорошевой речь
действительно шла. Впрочем, лучше я дословно перепишу свои показания, целиком, в полном объеме,
чтобы больше не было вопросов и недоговоров.