Часы рядового

   Продолжение, начало в № 2 (193), №3 (194)

   В любой ситуации сибирский казак мастерски умел рассчитать дистанцию до цели, внести поправки на скорость её движения, и обычно его батарея накрывала цели с первого выстрела. В плен уцелевших немецких танкистов сибирский казак Науменко не брал. «Лучший фашист – это мёртвый фашист», - постоянно говорил он.

   Лейтенант верил своим людям. Он знал, что они скорее умрут, чем отойдут от орудийных лафетов, дрогнут перед врагом. И эта вера в людей удесятеряла его силы. Танков было двенадцать – по три на каждое орудие. Лейтенант ещё раз пересчитал танки, привычным движением расстегнул нагрудный карман гимнастёрки и достал комсомольский билет. И не было для него ничего более важного, как сделать то, без чего он не хотел и не имел права умирать. Он раскрыл комсомольский билет, поплевал на химический карандаш и своим чётким, уверенным почерком написал:

   «В случае моей смерти прошу считать меня кандидатом в члены ВКП(б). Смерть фашистским захватчикам! Да здравствует Великий Вождь Советского народа – Иосиф Виссарионович Сталин!»

   А лёгкие фашистские танки шли…

   Резким рывком руки, сам того не замечая, лейтенант рванул воротник гимнастёрки – вырванные «с мясом» пуговицы разлетелись в разные стороны. Высоким, охрипшим от волнения голосом он прокричал:

   - Батарея, к бою! Прицел 14! Первый по головному! Четвёртый по последнему! Второй и третий по середине колонны, фугасным – огонь!

   Залп батареи напомнил удар грома. Четыре столба чёрного тяжёлого дыма стремительным смерчем врезались в небо. В танковой колонне на четыре машины стало меньше.

   Обнаружив батарею, фашисты открыли по ней огонь с ходу. За рычагами машин сидели опытные вояки, воспитанные на расистской теории «Дранг нах остен».

   Снаряды рвались с оглушительным треском то спереди, то сзади батареи. Один за другим падали сражённые стальным дождём артиллеристы. Второй, неслаженный залп батареи. Ещё три танка вспыхнули ярким пламенем. От прямого попадания снарядов вышло из строя одно, потом другое орудие. Упал, словно подкошенный, лейтенант Науменко. Уцелевшие танки, повернув на девяносто градусов, шли на батарею чёткой прямой боевой линией, оставляя позади себя широкие полосы изувеченной пшеницы. Со стволов танковых пушек выплёвывалась очередная порция свинца, и всё повторялось сначала.

   Самым старшим по званию из живых, оставшихся на батарее, оставался я – сержант Ларин. Подобная дуэль с немецкими танками, да ещё на таком близком расстоянии, была для меня в жизни первой. И я растерялся. Да и как тут было не растеряться? Снаряды ложились рядом с орудием. После каждого разрыва снаряда осколки с противным, душераздирающим визгом ударялись о щит пушки. Щит звенел, подобно церковному колоколу, и после каждого удара на нём появлялись всё новые и новые шрамы. За сотые доли секунды я увидел свой дом, оставленный в далёкой Башкирии, школу, где я учился, лицо матери, и так тоскливо стало на душе… И тут раздалась команда:

   - Батарея, к бою! Прицел 4! Первое орудие по второму! Второе по первому танку! Фугасным! Под обрез башни – огонь!

   Я не помню, как устанавливал прицел, не слышал и выстрела своего орудия. Я лишь видел, как снаряд, ударившись в броню, высек на ней столб разноцветных искр. Видел и то, как башня, отделившись от корпуса, несколько раз перевернулась в воздухе и исчезла в пшенице. Рядом, развернувшись на месте, вспыхнул другой танк. Чёрный дым клубился над ним, и когда ветер сдувал его в сторону, видно было, как жёлтые огоньки пламени ползали по его броне, краска на ней вздувалась и лопалась, обнажая чёрное железо.

   Виталий Иванович Сулима,

   Сибирский казак

   Продолжение следует