Пушкин, Солженицын и интеллигенция

   Продолжение. Начало в №3 (194)

   Мысли о том, как бы получше одеться, у него не возникает, потому что заключённые одинаково одеты и выделяться не дозволяется. Выдаются им одинаковые порции пищи, но в своём деле Иван Денисович достиг такого искусства, что ему не составляет никакого труда «скосить» в столовой лишнюю миску каши или «баланды». Вот, например, повар выдаёт обед бригаде. Он подаёт в окошко по две миски и считает: две, четыре... Выдал, допустим, четырнадцать порций, ставит на окошечко ещё две миски и не называет количество: миски кончились, он раздосадован и ругает посудомоев за вялую работу. Ему дают стопку мисок, и тут к окошечку подлетает Шухов, т.е. Иван Денисович, берёт те две миски и говорит:

   - Четырнадцать! [1]

   Таким манером и умыкнул наш герой две лишние порции. При этом ему и в голову не приходит, что их кому-то может не достаться, потому что о других он не думает, все его желания сводятся к одному - как бы самому доотвала натрескаться. Приём пищи для него - святые минуты, священнодействие: «Как горячее пошло, разлилось по его телу аж нутро его всё трепыхается навстречу баланде. Хор-рошо! Вот он, миг короткий, для которого и живёт зэк!». [2]

   Мораль Ивана Денисовича - это мораль животного, которого ничего, кроме содержимого кормушки, не интересует, и которому безразлично, есть ли что-нибудь в кормушке рядом стоящего сородича. Недалеко от него ушли и остальные герои повести. И после её прочтения нельзя не прийти к выводу, что в ней изображены не люди, а говорящие скоты, ибо в их поступках нет ничего человеческого, выходящего за рамки зоологического существования.

   Такие особи, вероятно, водились на планете на заре человеческой цивилизации, но как их можно было обнаружить в середине XX века, притом в обществе, в котором господствовала психология коллективизма, в котором мерилом нравственной чистоты личности являлась её готовность и способность приумножать общее благо, могущество Родины; в котором царили пафос обновления, жажда знаний, стремление идти вперед и брать всё новые и новые высоты в развитии экономики, науки, культуры и которое поэтому состояло из «героев, мечтателей, учёных»!

   Здесь нам, пожалуй, могут сделать такие замечания, Главное действующее лицо повести и остальные её герои - заключённые, и если они таковыми оказались, то, стало быть, не были в числе тех, чьим сознанием завладела психология коллективизма и кого увлёк пафос созидания новой жизни. Положим, так оно и было, но это ничего не меняет: в стремительно обновляющемся, развивающемся обществе не может быть людей с психологией зоологического индивидуализма, со спящим сознанием, как не может быть неподвижных льдин на реке во время ледохода.

   , Также нам могут сказать, что, возможно, Солженицын в лагере, где сам отбывал срок, знал человека, который и стал прототипом Ивана Денисовича. Что ж, возможно, но задача искусства - отражать типическое, т.е. то, что является существенным, характерным для жизни данного общества, для эпохи, а не всё то, что попадается на глаза писателю. В.Г. Белинский говорил, что «поэт должен выражать не частное и случайное, но общее и необходимое, которое даёт колорит и смысл всей его эпохе» [3]. Если вместо типического в произведении изображаются случайные явления и факты, которые хотя и происходили в действительности, но никакого отношения к сущности, характеру изображаемой жизни не имеют, то это не художественное произведение, а поклёп на действительность. И если Солженицын и знавал человека, с которого списал портрет Ивана Денисовича, то этот прототип никак не мог быть типичным лицом; он мог быть лишь исключением из правила: в стремительно обновляющемся обществе, повторяем, не может быть типичным явлением спящее сознание, зоологический индивидуализм.

   Иван Денисович - это гнусная карикатура не только на членов конкретного общества, но и вообще на род людской. Сочинил её «корифей» для придания правдоподобности идее о том, что в сталинскую эпоху устраивались необоснованные репрессии. Посмотрите на Ивана Денисовича и всех остальных его товарищей по несчастью: это же агнцы божьи! Они настолько безобидные существа, что не возмущаются и не ропщут по поводу того, что их ни за что ни про что лишили свободы; они не пытаются хоть как-то бороться за восстановление справедливости. Разве такие люди могли пойти против власти!

   Не было за всю историю случая, чтобы кто-то из истинных художников вдохновился желанием возвеличить образ мерзкого, гнусного, подлого, пресмыкающегося существа в человеческом обличье, сделать из него олицетворение всего того, что может духовно, нравственно обогащать людей, стать образцом подражания для них; наоборот, такие существа изображались для того, чтобы показать, как низко при соответствующих условиях может пасть человек. Желанием возвеличить человеческую личность истинных художников вдохновляют люди самоотверженные, отважные, с Прометеевым огнём в груди, которые ни при каких обстоятельствах не теряют человеческого достоинства и не опускаются до скотского состояния. Ну, а «корифей» литературы Солженицын задался целью нарисовать образ личности с моралью скота, пресмыкающегося существа для того, чтобы эту гнусную карикатуру на человека выдать за олицетворение безвинной жертвы якобы тоталитарного режима. Этот «тип» должен был по, замыслу «корифея», разоблачить «преступный» характер Советской власти, сталинизма. И вот образом этого слизняка, этого червя восторгается и любуется интеллигенция, и вот из-за этого образа она считает «Один день Ивана Денисовича» великим творением, шедевром литературы!

   Казалось бы, восхищаться и наслаждаться этим «шедевром» может лишь тот, кто, по выражению Белинского, «родился совсем без органа эстетического чувства». Но мы знаем, что с интеллигенцией такого несчастья не случилось, и если она при наличии этого «органа» считает «Один день Ивана Денисовича» величайшим художественным произведением, то это объясняется её психологией: будучи убеждена в том, что осуществлявшаяся под руководством большевистской партии во главе с И.В. Сталиным диктатура рабочего класса означала попрание всякой демократии, произвол и тиранию, что И.В. Сталин был диктатором и деспотом, - она не может не испытывать удовольствие и наслаждение от всего того, что, по её мнению, подтверждает правильность этого её убеждения. «Один день Ивана Денисовича» кажется ей лучшим литературным свидетельством «тирании» И.В. Сталина, и потому она не может не испытывать наслаждение от чтения этого произведения, не может не считать его шедевром литературы. Данный ей природой «орган эстетического чувствбезмолвствует: всем ее вниманием завладевает ласкающее ее сердце содержание, и она поэтому не замечает безобразности формы. Она заворожена содержанием настолько, что не видит то, что, казалось бы, не видеть невозможно, а именно то, что фальшивость идеи «Одного дня...» о необоснованных репрессиях разоблачает не кто иной, как сам Солженицын своей биографией. Он, как всем это известно, не был безвинно пострадавшим: командир батареи звуковой разведки капитан А.И. Солженицын в феврале 1945 г. был арестован и осужден за антисоветскую пропаганду.

   Г.В. Плеханов отмечал, что «... когда ложная идея кладётся в основу художественного произведения, она вносит в него такие внутренние противоречия, от которых неизбежно страдает его эстетическое достоинство» [4]. Мы видели, что ложная идея вдохновила мастера пера Солженицына нарисовать карикатуру на человека, наделить героев повести психологией говорящего скота. Но этим губительные для повести последствия от привнесения ложной идеи не исчерпываются. Как сказано в повести, Ивана Денисовича ни за что осудили. Он считает, что его посадили «за то, что в сорок первом к войне не приготовились...» [5]. О неготовности к войне не будем говорить: только люди, по выражению Салтыкова-Щедрина, «совершенно эмансипированные от давления мысли», могут верить этой чепухе, ибо даже мало-мальски думающий человек не может не понимать, что без подготовки войну выиграть невозможно. Но если бы и впрямь к войне не подготовились, то каким же образом за это мог пострадать Иван Денисович, никакого отношения к укреплению обороны не имевший? Арестовали его, как он рассказывает, при следующих обстоятельствах. В числе других бойцов он оказался в окружении и попал в плен. Потом он вместе с несколькими красноармейцами бежал из него. Добрался до своих - и его арестовали. Дальше события так развивались: «Считается по делу, что Шухов за измену родине сел. И показания он дал, что таки да, он сдался в плен, желая изменить родине, а вернулся из плена потому, что выполнял задание немецкой разведки. Какое задание – ни Шухов сам не мог придумать, ни следователь, Так и оставили просто - задание.

   Расчёт был у Шухова простой: не подпишешь - бушлат деревянный, подпишешь - хоть поживёшь ещё малость. Подписал» [6]. Тут всё недоступно разуму: почему Шухов дал показания, что он сдался в плен, «желая изменить родине»? Почему отрицание своего предательства могло повлечь его расстрел, а признание - снисхождение? Как его могли осудить, если ни он сам, ни следователь «не мог придумать» «задание немецкой разведки», какое якобы должен был выполнять Шухов? Положим, Иван Денисович по части фантазии был круглым бедняком, но как же следователь «не мог придумать»? Это диковинное осуждение Ивана Денисовича, выходит, и есть месть «тоталитаризма» за якобы неготовность к войне? Мало сказать, что в описании ареста и осуждения Ивана Денисовича нет никакого здравого смысла и логики, - это полёт фантазии гоголевского Поприщина.

   Представляя читателю Ивана Денисовича и всю остальную «зэковскую» компанию агнцами божьими, кроткими, смиренными людьми, ни за что страдавшими от сталинской «тирании», Солженицын в то же время не скрывает, что это враги Советской власти. Зашёл среди «зэков» разговор, который час. Шухов предположил, что двенадцать часов, поскольку «солнышко на перевале уже». На это другой «зэк», «кавторанг», возразил: «Если на перевале, так, значит, не двенадцать, а час». Шухов удивился: «Всем дедам известно: всего выше солнце в обед стоит». На что получил такое разъяснение:

   - То - дедам! - отрубил кавторанг. - А с тех пор декрет был, и солнце выше всего в час стоит.

   - Чей же эт декрет?

   - Советской власти! [7]

   «Кавторанг» имеет в виду декрет об изменении времени, т.е. о переводе стрелок часов на час вперёд. Тут неясно, отчего солженицынские герои решили, что только «дедам известно», что «всего выше солнце в обед стоит», но это не столь важно. Интересно для нас размышление Шухова об услышанном: «Вышел кавторанг с носилками, да Шухов бы и спорить не стал. Неуж и солнце ихим (выделено мной - И.К.) декретам подчиняется?» [8]. Словом «ихим» сказано всё, а именно то, что Советская власть - чужая Шухову и он - чужой ей. И Шухов не просто ей чужой, а враг. Он явно огорчён, что Советская власть имеет «силу» даже над солнцем. Нейтрального, равнодушного к власти человека не может огорчать её сила, она может огорчать только её врага.

   Но дело не ограничилось пресловутым словечком «ихим». В повести, например, изображаются бывшие бандеровцы, т.е. люди, воевавшие вместе с гитлеровцами против Советской власти в годы Великой Отечественной войны и продолжавшие бороться против неё после её окончания. Иван Денисович питает к ним самые нежные, тёплые чувства. Одним из них, Павлом, он прямо восхищается, считает его чем-то вроде доморощенного Робин Гуда. Бригадир попросил этого Павла готовить раствор для кладки. Такая столь героическая личность, с восхищением отмечает Иван Денисович, могла снизойти только для бригадира: «Стрелял Павло из-под леса, на районы ночью налётывал - стал бы тут горбить! А для бригадира - это дело другое!» [9].

   Души Иван Денисович не чает и в другом бывшем бандеровце - Гопчике: «Посадили Гопчика за то, что бандеровцам в лес молоко носил. Срок дали как взрослому. Он - телёнок ласковый, ко всем мужикам ластится. А уж и хитрость у пего: посылки свои в одиночку ест, иногда по ночам жуёт». [10]

   Отношение Ивана Денисовича к бывшим бандеровцам вполне естественно: всякий враг Советской власти не может у другого врага не вызывать симпатий. Но вот как понять, почему оплошал Солженицын, не свёл концы с концами и сам же разрушил построенный своими руками карточный домик вымысла о том, что в сталинскую эпоху репрессировали безвинных людей? Ведь те же бывшие бандеровцы явно совершили преступления против Советской власти. Может быть, эта оплошность произошла по недосмотру «корифея»? Нет, причина здесь другая. Справедливость требует от нас сказать о проницательности А.И. Солженицына: он был первый, кто увидел, что борьба с «культом личности» И.В. Сталина есть борьба против Советской власти. Тогда никто этого в СССР не понимал. Даже такие титаны большевизма, как Л.М. Каганович и В.М. Молотов, никогда не дававшие повода для сомнений в их преданности рабочему классу, заразились бациллами оппортунизма и до конца жизни так и не поняли, что в стране шла контрреволюция. А вот Солженицын увидел действительное значение борьбы с культом личности». Эта его проницательность объясняется, конечно же, не якобы его глубоким, аналитическим умом, - если «корифей» таковым и наделён, то он находится в потенции, поскольку пока ещё не дал о себе знать, - а классовым инстинктом непримиримого врага ненавистной ему власти. Увидев, что на самом деле скрывается за «разоблачениями» «злодейств» и «преступлений» И.В. Сталина, Солженицын сделал вполне логичный вывод, что в таком разе не могут быть виновными те, кто наказан за совершённые ими преступления против Советской власти, поскольку, по его мнению, они боролись за правое дело. И поэтому бывшие бандеровцы, с его точки зрения, люди безвинные, страдающие ни за что.

   Всё советское, понятно, вызывает у Ивана Денисовича и у остальных «безвинных жертв» «тоталитаризма» презрение, злобу, ненависть. В колхозе, по мнению Шухова, «в каждой избе радио галдит (выделено мной - И.К.) [11]. Одна «жертва» обращается к другой так: «Эй, стакановец!» [12]. Это перефразировка слова «стахановец», и только тот, кому ненавистны Советская власть, социализм, может так его опошлять.

   От жены Иван Денисович узнаёт о вещах ему непонятных: «с войны с самой ни одна живая душа в колхоз не добавилась: парни все и девки все, кто как ухитрится, но уходят повально или в город на завод, или на торфоразработки. Мужиков с войны половина вовсе не вернулась, а какие вернулись - колхоза не признают: живут дома, работают на стороне». [ ] Шухову непонятно, как можно жить в деревне, а работать на стороне. В действительности здесь непонятно другое: как могли существовать колхозы, если колхозники или разбежались из них, или работали на стороне?

   Дальше, однако, мы слышим, что покидать колхоз самолично не разрешается, что для этого требуется справка, в которой написано, «что колхозник такой-то отпущен по своим делам и недоимок за ним нет» [14]. Как же в таком случае могло возникнуть повальное бегство из колхозов? И о каких «недоимках» рассказывает нам «корифей»? Он тут маленько перепутал и говорит о том, что было характерно для дореволюционного крестьянства, которое или отрабатывало барщину, или выплачивало своим благодетелям-помещикам оброк; и если оброк выплачивался в неполном объёме, то образовывалась недоимка. Возникала она и у членов крестьянской общины, когда они не вовремя выплачивали «подушные подати». Колхозное же крестьянство, разумеется, об этом и слыхом не слыхивало. А перепутал «корифей» потому, что задумал изобразить колхозную жизнь в виде крепостного права. И вот он повествует, что колхозники разбегаются из колхозов кто куда. Но это как будто не совсем похоже на крепостной строй, потому что люди пользуются неограниченной свободой, - и он добавляет, что покидать колхоз разрешается только при наличии справки об уплате «недоимок». Ненависть к Советской власти заставляет «корифея» клеветать против неё.

   И.Комаров

   Окончание следует

   [1] См. А.И. Солженицын. «Один день Ивана Денисовича»... с. 20

   [2] См. там же, с. 0

   [3] В.Г. Белинский. Собр. соч. в 9-ти томах, «Художественная литература», 1982, т. 8, с. 362

   [4] Г.В. Плеханов. Избранн. философ. произв., т. V, с. 717

   [5] См.: А.И. Солженицын. «Один день Ивана Денисовича»…, с. 46

   [6] См. там же, с. 18

   [7] См. там же

   [8] См. там же

   [9] См. там же, с. 25

   [10] См. там же, с. 17

   [11] См. там же, с. 11

   [12] См. там же, с. 25

   [14] См. там же