Как упоительны в России вечера

   Балы, красавицы, лакеи, юнкера

   И вальсы Шуберта, и хруст французской булки...

   Любовь, шампанское, закаты, переулки.

   Как упоительны в России вечера.

   В. Пеленягрэ

   - Шапку не забывай ломать перед господами, понял? – строго сказал сопровождавший Степанова городовой. Он встретил его на Линии Разделения – поджидал его на бричке, управляемой каким-то усатым чухонцем в рваном треухе.

   - И на купола креститься не забывай, а то вы там совсем Бога забыли, дикари.

   Степанов кивнул головой:

   - Обязательно, ваше благородие.

   Бричка выехала на аллею, занесенную снегом. Впереди виднелся красивый дом с колоннами - то ли небольшой дворец, то ли большая усадьба – с маленькой часовенкой по правую руку.

   Степанов снял свой залатанный картузик, перекрестился.

   Городовой посмотрел на это сардонически.

   - Ну, дурачина. Справа налево крестятся православные! – и дал Степанову увесистый подзатыльник.

   У дома стояли санки и брички, пара самодвижущихся экипажей – извозчики столпились вокруг одного, шофер которого – в кожаном костюме и такой же кожаной шапке важно показывал что-то внутри машины, открыв внутренности. Механические диковины Степанову было бы и самому интересно послушать – за Линией Разделения такой техники отродясь не видали – но городовой толкнул Степанова в спину:

   - Проходи, не задерживайся, баре ждут.

   Дом, однако, обошли и поднялись внутрь по черной лестнице, для прислуги. Прислуги было много – женщины и лакеи сновали туда-сюда с блюдами с едой, с зелеными бутылками с шампанским, коньяком и водкой.

   Городовой и Степанов прошли через дворницкую длинным коридором, в котором лежали какие-то охотничьи приспособления.

   - Подожди тут, - сказал городовой и ушел. Степнов, сжимая в руке свой картуз, остался ждать.

   Через пять минут городовой вернулся в сопровождении важного человека в военном мундире. Несмотря на важность, человек был весел, что объяснялось легким запахом коньяка, от него исходившим.

   - Вот, Ваше сиятельство, - сказал городовой. – Простолюдин, как вы изволили приказать, доставлен.

   - Вижу, вижу, - сказал военный, достав сигару и отрезав ее кончик специальным ножичком. Городовой услужливо поднес огонь, военный затянулся, выпустил облако пахучего дыма.

   - Вот мы значит какие, - сказал он с удовлетворением обойдя два раза вокруг Степанова, разглядывая с интересом его кафтан и парадные брюки, заправленные в сапоги.

   - Добро пожаловать на традиционный рождественский бал, господин простолюдин.

   От волнения Степанов проглотил слюну, но сказать так ничего и не смог.

   - Да ты не волнуйся, не волнуйся. Каждый год – еще со времен пресветлого князя Владимира Владимировича Первого – на главный бал приглашается один представитель черного народа из-за Линии Разделения. Так что тебе, человек, выпала несказанная удача. Увидишь таких людей, которых никогда в жизни больше не увидишь. Даже в синематографе. Есть там у вас синематограф, в твоем Диком Мире?

   - Диком чаво?- спросил Степанов.

   - В деревне твоей, дурак, - вмешался городовой.

   - В деревне есть, - сказал Степанов. – Раз в год привозют. Синематограф. Новую фильму его благородия графа Михалкова-внука. Завсегда смотрим.

   Все, что последовало за этим, слилось для Степанова в непрерывный поток людей, которые подходили к нему, и которых хозяин дома представлял с важностью, при этом каждый раз Степанов конфузился все больше и больше. Граф Немцов-Нижегородский, министр казны Кудрин Восьмой, князь Путин-Петербургский, барон Жириновский Шестой, купчина и финансовый воротила Сила Абрамович, промышленник де Рипаска, маркиза Ясина.

   Из этого потока лиц запомнился только один, тоже конфузливый молодой человек в юнкерской форме, как выяснилось – потомок известной филологессы Чудаковой.

   Батенька, - сказал он обращаясь к Степанову на "вы", - Я, как и моя достопочтенная основательница рода, интересуюсь русской словесностью и отечественной филологией. Не могли бы вы подсказать пару-тройку новых простонародных слов, кои сейчас в ходу среди крестьян за Линией.

   - Вы, барин, простите, неучен я. Не разумею по вашему.

   Молодой человек попробовал по другому:

   - Ну, вот всякие слова вроде "клёво", "кайф", "разрулить", "ништяк". Простонародные.

   - Мы, барин, учились в церковно-приходской школе, "фурсеновке". Мы ведь люди простые, звиняйте, - виновато сказал вконец расстроенный Степанов.

   Юнкер тяжело вздохнул и махнул рукой.

   Все норовили сделать дагерротип с настоящим крестьянином из-за Линии. Дагерротипы делал важный мастер-немец в жилетке.

   Кормить обедом Степанова сначала хотели было на кухне, но хозяйка дома, дородная и дебелая графиня Собчак, жена важного офицера, встретившего Степанова, настояла, чтобы его усадили за общий стол. Для него специально даже табуретку принесли. В итоге обед превратился для Степанова в сущий ужас – он не знал, какой прибор нужно к какому блюду брать, а от шустовского коньяка поперхнулся и начал с непривычки кашлять, чем вызвал брезгливое отодвигание от себя сидевшей рядом Августейшей матери великой княгини Багратион-Мухранской Елизаветы Кирилловны.

   На рождественский бал у Степанова сил уже не осталось, да и гости потеряли интерес к экзотическому персонажу. Набравшись смелости, он нашел хозяина дома, генерал-аншефа Собчака, и попросил:

   - Ваше превосходительство, отпустите, Христа-ради, до дому– баба моя волноваться начнет.

   Генерал-аншеф похлопал Степанова по плечу, выдал ему стодолларовую бумажку и конфету "чупа-чупс" для ребенка – и велел из под земли возникшему городовому "отвезти нашего дорого гостя до Линии".

   Напоследок сказал:

   - Вот она, мужик, Россия, которую мы потеряли когда-то – да нашли. И восстановили. Как не старались кровавые палачи большевицкие разрушить генофонд русского народа, срезая слой за слоем самых честных, самых талантливых, самых лучших – да не пропала Россия, сбросила с себя иго окаянных хамов, восстала из тьмы – и вновь стоит, на зависть врагам. И уже никогда не падет, потому что хамы пусть живут там, где их место, а все лучшее, что есть на ней – отдельно, батенька, отдельно, подальше от вас, недотыкомок.

   Степанов не очень понял эту речь, но на всякий случай пару раз носом шмыгнул, изображая взволнованность.

   Назад Степанова отвез знакомый городовой на той же бричке с чухонским возницей. Городовой был изрядно пьян и в хорошем настроении. Рассказывал Степанову про прелести службы в полиции и жалел, что тому возвращаться в его ад, который лежал так рядом от благословенной России с луковичками-куполами православных храмов, барскими усадьбами и белой дворянской костью.

   На Линии Разделения бричка остановилась.

   - Ну, морда твоя суконная, а дальше уж пешком, сам, ножками дотопаешь.

   Степнов вышел, поправил картуз, побрел через Линию, украшенную табличками: "Проходъ воспрещенъ!"

   Уже у ворот оглянулся. Бричка стремительно исчезала в подступившей январской темноте. Степанов вздохнул тяжело и вошел в ворота.

   На той стороне ворот стояла большая мусорная коробка. Он выкинул туда стодолларовую бумажку, пожалованную генерал-аншефом Собчаком, хотел было туда же отправить и картуз с заплатками.

   - Раскидался Степанов реквизитом! - раздался знакомый зычный голос. Степанов оглянулся. В дверях сторожки стоял руководитель этнопсихологической экспедиции профессор Рубинштейн.

   - Здравствуйте, Игорь Анатольевич! – радостно сказал Степанов. – Надоела мне эта шапка дурацкая.

   - А выкидывать все равно не надо, Василий Николаевич, картуз-то казенный, музейный!

   Профессор Рубинштейн взял у него из рук шапку, аккуратно свернул.

   - В музей, батенька, сдадим, потому что еще пригодится, когда господа весной на Пасху черную кость к себе пригласят – куличом и крашеными яйцами угощать. Они люди православные, любовь к ближнему – у них все как полагается.

   - Ну, иди, переоденься, Верочке сдашь реквизит – и свободен до понедельника. В понедельник надиктуешь отчет о пребывании – если очень постараешься, сойдет за курсовую.

   - Хорошо, Игорь Анатольевич. Хотя за эту муку курсовую можно бы и так зачесть.

   Он вошел в музейный блок. Ребята с его курса упаковывали в большой ящик знакомые зеленые долларовые бумажки, которые выплевывал стоящий у стены печатный станок, одолженный экспедиции несколько лет назад Институтом новейшей истории из Рабочей Синдикалистской Федерации Штатов Северной Америки. Увидев Степанова, обрадовались.

   - О, наш Жак-простак пришел. Ну и как там наша Россия, которую мы потеряли?

   - Нормально Россия, хрустит французской булкой. Где моя сумка, мне Светке надо позвонить?

   Ребята показали на сумку с надписью "СССР 2.0", стоящую на тюках с долларами.

   - Сегодня мы для этих придурков напечатали… сколько, Женя мы им напечатали?

   - Сто двадцать шесть миллионов долларов! – гордо ответил второй. – Они их там едят, что ли?

   - Не, - сказал Степанов. – Они их в банках держат.

   - В банках? – недоуменно спросили оба. – Это как? В стеклянных банках? А смысл?

   - А вот прогуливать нефиг семинары профессора Рубинштейна! – отрезал Степанов, нашел в сумке свой мобильный телефон производства Краснокаменского завода высокотехнологичной аппаратуры имени Эрика Хоннекера, отошел, чтобы приятели не мешали своими дурацкими комментариями.

   Набрал номер.

   - Привет! - раздался звонкий Светкин голос, и тут же без остановки: – Васька, прилетай срочно в Кандагар, Рубинчик тебя отпустит. Мы тут с местными ребятами-историками нашли стоянку времен палеолита – ты просто обалдеешь. Там такое!!!

   - Клёво, - машинально сказал Степанов, потом поправился.- Здорово. Только мне отчет писать надо. О посещении Карантина.

   - Да кому он нужен, твой отчет об этих придурках из резервации. Садись в первый же попрыгунчик до Кабула – и ко мне.

   И – вот женщины все-таки хитрые создания – добавила томным голоском:

   - Я ведь еще и соскучилась, дурачок.

   http://kommari.livejournal.com/1164780

   Прислала Ирина Маленко